– Какой костюм приготовить миледи…
– Ради всего святого, оставь меня в покое! – выкрикнула Фанни, резко крутнувшись на табурете.
Мэнби опасливо покосилась на нее и ретировалась (по привычке боком) в ванную, где ей было чем заняться.
А Фанни сделалось стыдно – на сей раз по-настоящему. Она смотрела в зеркало, самой себе в глаза – запавшие, да, но вдобавок – не померещилось ли ей? – еще и с набрякшими веками (все из-за бессонной ночи, которую устроил Фанни ничтожный Джоб), и недоумевала, как могла накричать на преданную Мэнби. Никогда такого не случалось, а то Фанни помнила бы. И вот, после краткой паузы, отмеченной глубокой озабоченностью в связи с переменой, постигшей ее нрав, и еще более глубокой озабоченностью по поводу состояния лица, отраженного в зеркале, Фанни чуть обернулась к открытой двери в ванную и вторично стала извиняться:
– Прости, пожалуйста, Мэнби. Нынче утром я непозволительно раздражительна, о чем очень сожалею.
– Пустяки, миледи, – ответила та, настраивая холодный и горячий краны. – Какой костюм вам пригото…
– Я дурно спала, можно сказать – вообще не спала, – принялась объяснять Фанни. – Наверное, поэтому я сегодня несносна.
– Не стоит переживать, миледи, – изрекла Мэнби, выплывая из ванной (тучи, как ей казалось, начали рассеиваться). – Очень печально слышать, что ваша светлость не сомкнули глаз. Желаете принять аспирин? Я принесу. И какой костюм вам приготовить – серый или…
– Это все мистер Скеффингтон, – продолжила Фанни, снова крутнувшись на табурете и устремив в сторону Мэнби полный сожаления взор распахнутых глаз.
– Мистер Скеффингтон, миледи? – эхом откликнулась Мэнби и застыла, потрясенная.
– Он как будто совсем натуральный, – сказала Фанни. Глаза ее по-прежнему были распахнуты.
– Натуральный, миледи? – только и вымолвила Мэнби, ибо этот дом, по крайней мере верхние его покои, не слышали слов «мистер Скеффингтон» вот уж почти четверть века. – Неужто он… неужто мистер Скеффингтон захворал, миледи? – рискнула поинтересоваться Мэнби, тщательно подбирая слова.
– Я не знаю. Я не стала бы нарочно… нарочно… я хочу сказать, что не думаю о нем, не вызываю его образ… а он…
Тут Фанни, не спуская с Мэнби глаз, судорожным жестом откинула со лба волосы и расплакалась – к собственному ужасу и стыду и аналогичным эмоциям своей горничной.
– О, о, о! – рыдала Фанни, не делая попыток спрятать лицо, все еще удерживая прядь волос ладонью на темени. – О, о, о!
Она вообще-то плакала только в финале своих романов, когда все представляется в самых темных тонах, когда чувствуешь себя жалкой и не видишь ни единого солнечного лучика. О чем было Фанни плакать – ведь жизнь так ее баловала. Безмерно счастливая сама (за исключением случаев, упомянутых чуть выше), Фанни щедро дарила счастье окружающим, пока ее не постигла опасная болезнь, пока