Может, обождать? Дождаться завтрашнего утра, убедиться, что старик ушел, и только потом попытаться сбежать?
Но тяга к свободе оказалась сильнее. Ему настолько осточертело это место и так был мерзок русский старик, что он был готов рискнуть. Не теряя ни секунды, он начал резать путы, медленно и осторожно, чтобы не задеть острием запястье.
Луч света был на середине второй банки.
12
Десять минут ему понадобилось на то, чтобы разрезать путы.
Как только веревки сползли с его окровавленных кистей, он почувствовал невероятное облегчение: точно скинул с себя неподъемную ношу, не дающую покоя очень долгое время. Он был так сильно возбужден, что отчетливо слышал стук собственного сердца, которое, помимо всего прочего, будто щекотало невидимое перо – странное чувство. Наверное, так же ощущал себя Дантес, сбегая из замка Иф.
Рано расслабляться, думал Клаус. Хоть ты и снял кандалы, ты по-прежнему в подвале, по-прежнему в замке…
Он шагнул вперед и чуть не упал, с трудом удержав равновесие. Раненая нога хоть и заживала, но все еще отдавала жуткой болью, стоило только на нее ступить. Стиснув зубы, он сдержал почти вырвавшийся наружу крик, выдохнул и осмотрелся. Взгляд упал на связку жердей, в них по ночам он иногда замечал человеческий силуэт, пугающий его в первые дни заточения. Допрыгав на одной ноге до связки, он выудил одну из жердей, самую крепкую на вид, и, используя ее в качестве костыля, направился в сторону лестницы. Поднимаясь по ступеням, что тоже потребовало немалых усилий, он снова поразмыслил о том, чтобы отложить побег до того момента, когда возникнут более благоприятные обстоятельства. Далеко ли он уйдет на одном костыле, с раненой ногой, да еще и в зимнюю пору? Будет лучше, если он прямо сейчас спустится, спрячет осколок в кармане, завяжет себе руки, чтобы не вызвать у старика подозрения, и подождет, просто подождет…
Но мысль о проведении еще хоть одного дня в погребе была настолько для него мерзкой, что он был согласен на любой риск, лишь бы снова не оказаться там, в этой тьме, возле этого столба. Нет, ни за что на свете, даже за миллион марок он не проведет больше ни минуты в этом погребе!
Высунув голову наружу, он сразу увидел его.
Старик лежал неподвижно на полу, животом вниз. Возле него был сущий бардак: шкуры мелких зверьков, разбросанные тут и там, множество посуды раскидано по углам. Кроме того, в хижине стояла невероятная вонь перегара, напомнившая о его нерадивом папаше, вернувшемся с очередной попойки. Вот он стоит, маленький Клаус, держа едва научившегося ходить братика за ручку, и тихонечко про себя размышляет: Папа умер или просто спит?
Тихо, насколько возможно,