Когда отец в последний раз лежал в больнице, его пичкали какими-то таблетками, от которых он сделался оживленным и говорливым; тогда-то он и завел со мной разговор о своей жизни и родительской семье. Рассказал, как сбежал из дому. На самом деле сбегал он дважды. Сначала – летом, когда ему стукнуло четырнадцать. Папаша велел ему наколоть дров. Рукоять топора сломалась, папаша пришел в бешенство и схватился за вилы. Нрава он был крутого, сам вкалывал не покладая рук. Сестры подняли визг, и мой папа, четырнадцатилетний подросток, пустился наутек.
– Разве они умели визжать?
– Что? О, еще как. В детстве-то. Да, голосили будь здоров.
Мой папа собирался добежать до шоссе, потянуть время и вернуться, как только сестры просигнализируют, что путь свободен. Но вовремя остановиться не смог и пробежал полпути до Годрича, а там решил: не возвращаться же. Нанялся он на озерный пароход. Поработал до конца навигации, а там, когда Рождество было уже не за горами, устроился на мукомольню. С работой он справлялся, но годами не вышел; начальство боялось, как бы не нагрянула инспекция, вот папу и уволили. А он так или иначе хотел на Рождество вернуться домой. Соскучился. Купил папаше и сестрам подарки. Причем старику своему – не что-нибудь, а часы. Еще на билет потратился – и остался без гроша.
Минуло Рождество; через несколько дней, когда он ворошил сено в сарае, его разыскал папаша.
– У тебя деньги есть? – требовательно спросил он.
Мой папа ответил: нету.
– Ты что думаешь, мы с твоими сестрами лето и осень горбатились, коровьи зады нюхали, чтоб ты всю зиму за наш счет проедался?
Тогда папа ушел из дому во второй раз.
Сотрясаясь от смеха на больничной койке, он поведал мне эту историю.
– «Коровьи зады нюхали»!
А потом заметил: любопытно, что его старик и сам в детстве сбежал из дому, рассорившись со своим отцом. Тот дал волю рукам, когда сын без спросу взял ручную тележку.
– Случилось вот что. У них было заведено носить лошадям фураж ведрами. Зимой, когда лошадей в конюшне держали. Вот мой папаша и надумал возить ведра на тележке. Конечно, так быстрее выходило. А ему порку задали. Чтоб не ленился. Раньше такие порядки были, сама понимаешь. Как заведено, так и делай. Проявил смекалку – стало быть, лентяй. Вот что значит крестьянский ум.
– Наверное, Лев Толстой рассуждал так же, – сказала я. – И Ганди.
– Ну их к шутам, Толстого и Ганди. Сами-то в молодости палец о палец не ударили.
– Возможно.
– Я одного не понимаю: каким образом такие люди, как мой дед, в свое время отважились сняться с насиженных мест и переселиться в эти края. Все бросили. Развернулись спиной ко всему, что имели, и перебрались сюда. Пересечь Атлантику – это ведь не шутка, а здесь дикая местность. Как они вкалывали, сколько пережили. Когда твой