Оказавшись на улице, я сразу смирилась с тем, что там и умру. Я слонялась по городу, захаживала в кафешки поесть, спала на вокзале, а когда начали заканчиваться деньги, которые напоследок дала мне мать, скатилась до неспокойного сна под железнодорожным мостом. Я мыла голову под раковиной в женских общественных туалетах в торговых центрах, а подмышки вытирала влажными салфетками. Я не особо рассчитывала на то, что мать найдет меня и вернет, просто я мечтала о чистой одежде, горячей ванне, и свежем постельном белье.
По началу я плакала, и очень много. Стоило мне увидеть какого-нибудь ребенка на улице в обществе родителей, как в горле появлялся ком. Были люди, которые спрашивали, все ли хорошо, и не потерялась ли я. Я врала, что у меня умер дедушка, хотя своих дедушек я и в жизнь и в смерть не видела. Я молчала о себе, потому что не хотела загреметь в детдом, или чтобы правоохранительные органы привезли меня несчастную домой. К матери, которая уже расслабилась от мысли, что меня нет.
Когда прошло несколько месяцев после моего одичания, и когда я уже работала с Нэнси и Анютой, я отправила матери письмо, в котором написала, что со мной все хорошо, и что я даже счастлива. Да, я была сломлена, унижена, но в окружении друзей и денег. Мать никогда не говорила мне теплых слов любви, но я слышала эти слова от своих любовников. Дома моя душа мерзла и чахла, но сейчас ее греет печка в автомобилях моих клиентов.
Еще раз предвосхищую ваш вопрос ответом: нет, меня не искали. Мать была очень богатой, чтобы заверить абсолютно всех, что меня вроде нет. Меня никто не искал, а окружающие считали, что я прохожу обучение за границей.
Но вместо учебников я раскрываю ноги под Энигму на задних сидениях, а вместо гранита науки смакую мужские пенисы. Я не помню, что такое дискриминант, но отлично знаю о точке G.
4
Олег приезжает вечером, и дает мне десять тысяч рублей. Затем идет в ванну, и минут через 20 обнимает меня сзади, когда я помешиваю макароны. Чувствую от него запах геля для душа, и жар возбуждения, просачивающийся через банный халат.
– Может ну его нафиг, этот ужин? – говорит он, и убирает волосы с моей шеи, чтобы наставить там засосов.
– И что ты предлагаешь?
– Заказать пиццу, а курьера подождать в спальне.
Его рука выключает газовую плиту, а вторая обхватывает живот. Я начинаю превращаться в нечто аморфное, буквально как эти сраные макароны. Готовить я не умею, но минет и омлет готовлю как надо. Мне нравится, что он такой высокий и сильный стоит сзади и дышит мне в затылок. Иногда Олегова мягкотелость куда-то исчезает, и вместо нее остается мужик, сильный, властный, и голодный до жесткого траха. В такие редкие моменты я ловлю себя на том, что возможно люблю его. Точнее такую версию его, которая не позволяет собой манипулировать, и показывает, кто здесь папочка.
И