Когда я подходил к концу 3й истории, дверь распахнулась – дурной знак, а через минуту я уже бежал, забыв о той ночи, о ночных огнях и кофе из новенькой кофе-машины. Мальчик, которого я оставил под наблюдение из-за хрипов, умирал, и я бежал, не проклиная всё, а боясь, что эту гонку со смертью мне не выиграть. Сначала он проснулся от удушливого страха, так сказали его соседи по палате, попытался вскочить с кровати, но упал, разбудив остальных 2 – всего их было 5 человек – он успел сказать, что ничего не видит, а потом вместо членораздельной речи остальные напуганные больные услышали бульканье и тянущиеся звуки. Влетев в палату, где он всё еще лежал на полу – медсестра не решилась его трогать и перемещать, даже не перевернула – я понял, что проиграл, хотя он был еще жив. Наклонившись над ним, я увидел, что его лицо превратилось в маску, левая половина поплыла вниз, как будто одной стороной он угодил во временную бурю, которая состарила левую часть его тела на 50 лет, левая рука лежала рядом, но превратилась в скрюченную клешню. У него ведь были хрипы, сраное подозрение на бронхит, думал я, отдавая распоряжения набежавшим медсестрам, я делал это на автомате, а какая-то часть меня продолжала недоумевать: у него ведь совсем не было жалоб! Черт возьми, ему всего 15 лет! Мы отвезли его в реанимацию, поставив на уши всю больницу, вернее, всю, кроме гинекологии, эту область хоть можно было исключить, ха-ха. Я сидел над ним, молясь неведомым богам и ему самому, просил не делать глупостей, не сдаваться, но к утру он умер, время смерти: 5 часов 3 минуты.
Ночь забрала еще одного.
Я брел к себе на этаж по лестнице со 2-го этажа, где была реанимация, и накрытое простыней не выросшее еще тело стояло у меня перед глазами. Что я скажу его родителям? Что вообще можно сказать людям, потерявшим ребенка на фоне полного здоровья? Они даже не хотели оставлять его в больнице, он и сам не хотел, понятное дело, подумаешь, немного кашляет, немного хрипит… сейчас они спят и не знают, что больше у них нет сына, что вчера был последний раз, когда они говорили с ним, что он уже не вырастет, ему не придется выбирать ВУЗ или идти в армию, он стал еще одним павшим на поле боя жизни и смерти, его сражение пришлось на ночь, а это заведомо проигрышное время.
Я отшвырнул ненавистные истории, чувствуя ватный камень в груди, звучит как бред, но именно так я и чувствовал – тяжелый и какой-то мягкий ком, распирающий там, где мне всегда казалось, должна быть душа – в середине грудной клетки. Я знал, что не виноват, но знал также, что он умер, и все пирожные и огни ночных городов не могли свалить этот ватный камень с моей души.
Не