Кёнигсбергское чудо. Людмила Новихина

я не ожидала совсем, растерялась даже: одно дело – писать на бумаге гуашью и другое – на доске темперой! Я-то думала, что разработаю композицию, а писать икону дадут кому-то из профессионалов! Темперой я писала последний раз лет сорок назад, учась в Строгановке.

      Ларису Сергеевну Батюшка определил мне в консультанты. Монахини Хотьковского монастыря заказали доску для иконы, дали мне темперные краски, так как до этого я писала только акварелью и гуашью и у меня не было нужных красок. И я принялась за работу.

      За лето и осень 2014 года я сделала все необходимые поправки в эскизе – фактически это был полноценный третий вариант, – перевела рисунок на доску. И в начале Рождественского поста (2014/2015 года) со страхом и трепетом начала писать икону на доске. Размер доски был примерно А2 – ½ ватманского листа.

      За время работы я несколько раз консультировалась у Ларисы Сергеевны. Также получала помощь от Батюшки. Например, как-то раз в этот период я не смогла попасть к отцу Науму и стояла за дверью у входа в его приемную. И вот, смотрю, Батюшка выходит. Вдруг он увидел меня, остановился и за чем-то послал келейницу. Вскоре она вернулась с Иерусалимской иконой Божией Матери. Батюшка показал мне ее и сказал:

      – Это самое точное изображение Божией Матери!

      Поэтому когда писала образ Божией Матери, то старалась взять за основу Лик именно с этой иконы.

      Непосредственно на доске я работала пять месяцев. Последние три недели до окончания работы буквально умирала от усталости. Работала из последних сил, чтобы представить икону к 7 апреля 2015 года – к 70-летию Кёнигсбергского чуда. Однако мне это не удалось. Закончила я работу только в 2 часа ночи 7 апреля.

      Утром я отвезла готовую икону в Хотьковский монастырь, чтобы ее покрыли лаком, так как сама этого делать не умею. Надо было ждать, пока несколько слоев лака высохнут. Когда это наконец произошло, 20 апреля я привезла ее Батюшке, радуясь, что успела хотя бы к 70-летию Победы. Хотьковские и лаврские иконописцы одобрили мою работу и поздравили с успешным окончанием первой иконы. Я летела к отцу Науму как на крыльях!

      Но тут меня постиг тяжелый удар! Батюшка посмотрел на икону и сказал:

      – Нет, это не то…

      И он начал рассказывать, как все было на самом деле, ведь он был в Кёнигсберге в конце войны и видел, какой там был кошмар после четырехдневного штурма. Сказать, что я была расстроена, – это ничего не сказать. Я слушала Батюшку и понимала, что все, о чем он говорит, можно было бы изобразить, если бы это была картина, а не икона. Но ведь у иконы своя специфика, свои каноны. Что делать, я не знала.