– О! Будто? Задаст… Не я ли ему задам-то?
– Да как ты смеешь такие слова, халда ты эдакая!
– А вот как смела, так и села… А за халду ответишь. Тебе же нагоняй будет.
– Не ты ли задашь?
– Хозяин задаст. В лучшем виде задаст.
– Скажите, какая королевна-недотрога!
Трифон Иванович слышал эту перебранку из столовой и молчал. Он ходил из угла в угол по комнате, ерзая войлочными туфлями, и только отдувался, тяжело вздыхая, да поскабливал затылок.
– Ах, баба! Ах, язык с дыркой! И чего это она меня и себя выдает! – произнес он наконец сквозь зубы.
– И самовар для вас ставить не буду… Да… Пусть лавочные мальчишки ставят, а я не буду, – доносилось из кухни. – Хозяину буду, а вам не буду, потому я хочу, чтобы меня не ругали, а предпочитали.
– Врешь. Поставишь! – кричал приказчик.
– Ан вот не поставлю. Вот увидишь, что не поставлю. Да вот еще что… Не смейте меня Акулиной называть. Не Акулина я вам, а Акулина Степановна.
Хозяин вздевал руки к потолку и, стиснув зубы, шептал:
– Разоблачает, подлая! Совсем разоблачает! И меня, и себя разоблачает, а ведь как просил-то, анафему, чтобы перед приказчиками все было шито и крыто! Вот после этого приголубь глупую бабу.
Перебранка утихла.
«Ну, слава богу, угомонилась…» – думал Трифон Иванович, но каково же было его удивление, когда Акулина вошла в столовую и, вся в слезах, опустилась на стул.
Трифона Ивановича даже ударило в пот. Он подскочил к ней и тихо заговорил:
– Что ты! Что ты! Зачем ты сюда пришла? Иди с богом в кухню… Ведь приказчики дома… Ведь я просил тебя, чтобы при приказчиках ты на меня тень не наводила.
– А на меня тень наводят, так это ничего?
– Кто на тебя тень наводил? Уходи ты поскорей с богом… Расселась и плачет.
– Да как же не плакать-то, коли ваши приказчики халдой меня называют. Никогда я халдой не была, да и не буду. У меня муж есть… Я женщина настоящая, замужняя. Поди-ка да пугни их хорошенько, разругай…
– Ладно, ладно… Я скажу им, чтобы они не ругались; только ты, Акулинушка, уходи, пожалуйста, в кухню!
– В кухне они опять будут ругаться, а я не желаю от них таких слов слушать.
– Не будут они ругаться, не посмеют. Уходи только.
– Зачем же я буду уходить, коли я с вами хочу?.. Они вон самовар требуют, а я самовара им ставить не желаю. Пусть сами ставят.
– Да что, у тебя руки-то отсохнут, что ли?
– Не отсохнут, а не желаю. Кабы они были учтивые, а то они охальники.
– Поди, Акулинушка… Не срами меня, не наводи перед приказчиками на меня тень. Ну, будь умница.
– Сходи в приказчицкую и разругай их, тогда уйду, – говорила Акулина.
– Ах ты, господи! Вот наказание-то! – всплескивал руками Трифон Иванович. – Ну ладно. Ты ступай, а я за тобой следом.
Акулина отерла слезы и лениво поднялась со стула.
– Милый! – проговорила она, бросая нежный взор на хозяина. – Как бы я с тобой вместе чайку-то напилась, чудесно.
– Нельзя,