Трифон Иванович тяжело вздохнул и опустился на стул.
– Будет тебе, уймись, – говорил он, избегая смотреть племяннику в глаза, но тот не отставал от него.
– Давно ходит по рынку молва, что при вас находится в ключницах очень невредный кусок, – продолжал он, – но о такой писаной красоте я и не воображал. Верите ли, ведь я от этого происшествия даже в исступление ума вошел. Как честный человек, в умоисступление ума. Дяденька, можно мне выпить с вами за здоровье красоты Акулины Степановны?
– Не желаю… – глухо отвечал Трифон Иванович. – Так я выпить с тобой выпью, а за красоту не желаю. Да и ступай ты домой.
– Позвольте… отчего за красоту выпить не желаете?
– Да что ты пристал как банный лист! Оттого не желаю, что хозяева за красоту своих ключниц не пьют. Ключницы не из-за красоты нанимаются.
– Ой?! Так ли?.. И Акулину Степановну приблизили к себе не из-за красоты?
– Вовсе я ее даже и не приближал.
– Дяденька! Ну зачем же туман-то на публику наводить? Ведь уж все ясно, и всякий малый ребенок понимает, в чем тут дело. Ну, выпьемте.
Трифон Иванович выпил, чокнувшись с племянником, и через минуту спросил:
– А в рынке разве уж известно про нее?
– Да ведь шила в мешке не утаишь, – отвечал племянник. – Разговоров-то много… Приказчик ваш Андреян разгласил, которого Акулина Степановна отказала.
– Врешь! Я ему отказал, а не Акулина! – крикнул Трифон Иванович. – Разве ключницы могут отказывать?
– Ну хорошо, хорошо. Не сердитесь, дяденька, нехорошо, печенка может лопнуть. Разговоров-то, я говорю, в рынке про вашу купидонную даму много, только никто не знает, что она такой нерукотворенной красоты.
– А мать твоя ничего про нее пока не знает?
– То есть знать-то знает, а только не в этих препорциях. А только вы, дяденька, не бойтесь. Я маменьке ни гугу… Что видел – могила… Напротив того, даже буду им рассказывать, что все это вздор, пустяки…
– Ну, то-то… Ты уж, пожалуйста, не звони языком.
– Как рыба буду существовать… А только, дяденька, уговор лучше денег: уж и вы со мной в мире живите. Ведь вот в прошлый раз, когда пошел говор, что у меня эта самая повивальная бабка на Песках существовала, то как вы меня ругали по приказу маменьки! Ревизию лавки делали. А зачем? С какой стати? Так по рукам, дяденька?
– Ну тебя в болото! Что мне за дело?.. Я теперь на тебя и внимания не обращу. Только ты молчи и не звони про меня языком, – отвечал Трифон Иванович.
– Сказал, что рыба, – рыба и будет. Выпьем, дядя, что тут! Выпьем в знак молчания. У вас Акулина, у меня Серафима – вот нас два сапога и есть. Вы дядя, я племянник, и у обоих по родственному сюжету.
Трифона Ивановича коробило, но он выпил. Племянник был пьян и еле ворочал языком.
– Только у меня моя Серафима куда далеко от вашей Акулины! Ваша Акулина пятьдесят очков вперед моей Сарафиме может дать. Сейчас околеть, пятьдесят очков. Ну да большому кораблю большое и плавание… А я, дяденька, малый