Это не слишком радовало, ибо воскресенье – один из немногих дней, когда не надо с утра тренироваться в тире. Я как раз планировал до упора валяться в кровати, а потом отправиться в паб смотреть футбол.
– Ну и где твое привидение? – с порога спросил я.
– А чего это вас двое? – удивилась Эбигейл. Худенькая и невысокая, она, будучи плодом смешанного брака, обладала не слишком темной кожей, которая к зиме вдобавок слегка пожелтела.
– Это Лесли Мэй, мы работаем вместе, – пояснил я.
Эбигейл перевела взгляд на Лесли и недоверчиво сощурилась.
– А почему ты в маске? – спросила она.
– Потому что у меня лицо отвалилось, – ответила Лесли.
Эбигейл пару секунд размышляла, стоит ли верить. Потом кивнула.
– Окей.
– Так где оно? – спросил я.
– Не «оно», а «он», – поправила Эбигейл. – Призрак. Там, в школе.
– Тогда пошли.
– Прямо сейчас? Ты чего, холодно же.
– Мы в курсе, – сказал я. Был один из тех унылых и мрачных зимних дней, когда ледяной ветер со злобным упорством забирается вам под одежду. – Так идем или нет?
Она уставилась на меня, как смотрят подростки-бунтари на родителей и учителей. Но, в отличие от упомянутых, я не собирался заставлять ее что-то делать, а хотел просто поехать домой смотреть футбол.
– Как хочешь, – сказал я и развернулся, делая вид, что ухожу.
– Погоди, – буркнула она, – сейчас выйду.
Я повернулся обратно к двери, и Эбигейл ее захлопнула у меня перед носом.
– А войти не предложила, – заметила Лесли.
Если хозяева не предлагают зайти в дом, заполняется одна клеточка на эдакой «карточке бинго», которую каждый коп держит в голове. Там много «подозрительных» клеточек, вроде «глупой буйной собаки», которая помешала вовремя открыть дверь, или с ходу представленного идеального алиби. Заполните их все – и выиграете экскурсию в полицейский участок за казенный счет.
– Сейчас утро воскресенья, – напомнил я. – Папа у нее, небось, еще дрыхнет.
Решив подождать внизу, мы спустились, сели в машину и от нечего делать стали рыться пакетах со «стратегическими запасами», которых к концу года набралось изрядно. Нашли целую пачку жевательного мармелада. Лесли успела только попросить меня не смотреть, как она сдвигает маску и жует, когда Эбигейл постучала в стекло.
Как и мне, волосы ей достались «не от того родителя». Но я был мальчик, и меня просто-напросто стригли под ноль. А Эбигейл папаша вечно таскал по многочисленным парикмахерским, родственникам и добрым соседям в надежде, что хоть где-то ее волосы приведут в порядок. Она всякий раз ныла, вертелась и мешала тому, кто в данный момент заплетал ей косичку или выпрямлял волосы с помощью бальзама либо плойки. Но папочка был непреклонен: дочь ни в коем случае не должна его позорить своим видом. Произвол закончился, когда Эбигейл исполнилось одиннадцать и она совершенно спокойно, без скандала, заявила: у нее теперь есть телефон Детской службы доверия[1] и любой, кто подойдет к ней с шиньоном, плойкой или, прости господи, горячей расческой, будет иметь дело с Обществом защиты детей. И с тех пор она стягивает свое афро, которое становится все пышнее и пышнее, на затылке в пучок. Он не поместился под капюшон зимней розовой куртки, поэтому Эбигейл вышла к нам в огромной вязаной растаманской кепке: классический негритос в представлении расистов семидесятых годов. Мама говорит, прическа Эбигейл – стыд и позор, так ходить нельзя. А мне очевидно, что кепка, надетая поверх гигантского пучка, хорошо защищает от дождя лицо.
Я открыл заднюю дверь, и Эбигейл села в машину.
– А где же твой «Ягуар»? – спросила она.
У моего шефа есть самый настоящий раритетный «Ягуар-марк-2», с однорядным двигателем на 3,8 литра. Я как-то припарковал его во дворе, заехав к родителям, и с тех пор он стал местной легендой. Такой раритет считается крутым даже по меркам подростков, выросших на смартфонах, в то время как мой ярко-оранжевый «Форд ST» – всего лишь обычная полицейская машина.
– Ему пока запретили ездить на «Ягуаре», –