Наступление коммунизма шло и в Восточной Европе, где у СССР было сосредоточено несколько миллионов солдат – в некоторых занятых Красной Армии странах региона Москвой уже созданы были «правительства», вполне готовые взять власть. Такая «красная волна» все больше пугала Бёрнса и Трумэна. Президент решительно был готов изменить всю прежнюю стратегию поведения Америки с бывшим союзником. Хорошо знавшие Трумэна сотрудники администрации напоминали, что для него не существовало особой разницы между коммунизмом и фашизмом, о чем он дал знать уже в Потсдаме. Еще будучи сенатором, Трумэн уже неприкрыто демонстрировал свой скептицизм относительно русских. «Став президентом, Трумэн ощущал гораздо в меньшей степени, чем Рузвельт, эмоциональную обязанность хранить единство союзников; для выходца из изоляционистского Среднего Запада единство между союзниками было скорее предпочтительным с практической точки зрения, чем эмоционально или морально необходимым. Не испытывал Трумэн и преувеличенного восторга по поводу военного партнерства с Советами, на которые он всегда взирал с величайшей осторожностью. Когда Гитлер напал на Советский Союз, тогда еще сенатор Трумэн оценивал обе диктатуры как морально эквивалентные друг другу и рекомендовал, чтобы Америка поощряла их сражаться насмерть: «Если мы увидим, что побеждает Германия, мы обязаны помогать России, если будет побеждать Россия, то мы обязаны помогать Германии, и пусть таким образом они убивают друг друга как можно больше, хотя мне ни при каких обстоятельствах не хотелось бы видеть победителем Гитлера. Ни один из них ни во что не ставит данное им слово»80.
На проходившей в Лондоне с 11 сентября по 2 октября встрече министров иностранных дел стран-победительниц (Великобритании, США, Франции и СССР) госсекретарь Бёрнс прямо и довольно-таки недипломатично заявил об отказе США признавать такие спешно созданные при Красной Армии «коммунистические правительства» в Болгарии, Венгрии и Румынии, а тем более – обсуждать с ними какие-либо