В том, чтобы помогать другим, Олинн вся была в мать. Так однажды отец сказал, что она сильно на неё похожа. И хотя Олинн её совсем не знала, но догадаться было несложно, потому что не было в ней ничего от сурового белокурого великана – ярла Римонда. Да и мачеха часто в сердцах восклицала, когда была зла: «Что смотришь на меня? Видеть тебя не могу! Глаза у тебя, что болото! Тьфу! Ведьмовские! Сгинула бы ты!»
Глаза у Олинн, и правда, сразу не поймёшь, не то серые с прозеленью, не то зелёные с желтизной и карим крапом, а иной раз кажется, что в них, как в ониксовом камне, всего понемногу, особенно когда посмотришь на них в солнечный день. И волосы ей достались тёмные: каштановые с рыжиной. Ну что поделать, красавицей в Олруде она никогда не считалась. Не златокудрая и голубоглазая, как её единокровная сестра Фэда. А на севере темноволосых не любят.
Зато от матери вместе с цветом волос и глаз ей достались и чары* – способность ощущать скрытые от всех природные токи. Чувствовать, как растёт из-под земли росток, как лист наливается осенней тяжестью, чтобы оторваться от ветки, как зреют ягоды, или птенец стучит в скорлупе, пытаясь выбраться наружу. Она не вёльва, конечно, хотя это, наверное, и к лучшему. Но иногда она видела вокруг что-то необъяснимое: болезнь в человеке, надвигающуюся грозу, страх лошади, готовой сорваться в галоп, или камень, что вот-вот обрушится с горы вниз. Но эти ощущения всегда были обрывочными и неясными, похожими на тревогу или смутное предчувствие. И лишь иногда они всплывали яркими снами или вспышками, как видения. И не чары это, скорее, отголоски чар. Всё, что по-настоящему умела Олинн – сопереживать, проникаться сочувствием и тревожиться за всё на свете. Увы, чаще всего это свойство лишь мешало, заставляя воспринимать всё вокруг острее, чем другие. Поэтому, даже понимая, что монах – это совсем не тот гость, которого ждут по эту сторону Великих болот, Олинн не могла его бросить умирать. Хотя и следовало бы…
Тильда уже ушла. Похоже, успела скрыться за горой, потому что на крики Торвальда она не ответила, но избушка её была не заперта. От кого ей запираться? Олинн покопалась в кладовой, нашла веревки и большую попону, на которой вёльва сушила травы, а ещё велела Торвальду впрячь лошадь в волокушу для сена. Замковые конюшие бросили её тут ещё в прошлом году, когда таскали сено по кромке болот. А в этом году она им без надобности, болота сильно высохли, и дорогу проложили в другом месте, там, где и телеги пройдут.
Это лето выдалось на редкость жарким, сухим, не в пример прошлому. И только теперь, к самому его концу, ветер с юга, что принёс в этот год небывалую для Севера жару, начал понемногу стихать. Зато Великая Эль, напившись солнца и тепла, заиграла необыкновенно яркими красками. Болота налились изумрудной ряской, расцветились кувшинками, синим аконитом, кровохлёбкой, белокрыльником и розовым дербенником. А северный