Узкая тропинка петляла меж замшелых валунов и редколесья осин, и эту дорогу, ведущую вдоль кромки болот от избушки старой Тильды, Олинн знала наизусть. Потому и насторожилась.
Ворон зря не потревожит…
Может, зверь какой?
Она потянулась к рукояти кинжала. Но лошади шли смирно, неторопливо и никого не чуяли. Да и какой тут зверь может быть сейчас? Конец лета – благодатное время в Эль−Хейме. Медведи нагуливают жир в ягодниках, волки ушли далеко на север, к морю, вслед за оленями, а люди… Люди не ходят по тропе вдоль Великих болот Эль. И уж тем более держатся подальше от избушки старой Тильды.
И правильно делают.
Вёльва* она. Провидица. Знахарка. Безумная. Кому как…
К Тильде из замка ездят только Олинн, да ещё её отец – ярл Римонд Олруд. А кто ещё решится пробираться по этой тропе в страшное ведьминское логово? Да и нитсшест* − выбеленный временем и дождями, насаженный на палку череп вепря с длинными клыками, который стоит перед её избушкой, мало кому покажется знаком гостеприимства. Говорят, что она одним взмахом своего кривого ножа вспарывает брюхо оленю…
Хотя люди любят приукрашивать всё неведомое.
Но в трудный час, когда никто не поможет, Тильда помогает всем. Вот и сейчас Олинн ехала от неё, нагруженная мешочками с травами, склянками с мазями и настойками. Лето на исходе, самое время пополнять замковые кладовые снадобьями. А скоро вернётся из военного похода отец, а с ним, как обычно, прибудут в Олруд больные и раненые. Вот и отправилась Олинн из замка поутру.
Её не пугали ни череп на палке, ни эти болота, потому как и сама Олинн − полукровка. Её мать была из вьёлей – болотных жителей, и эти бесконечные топи для неё – дом родной. Иной раз даже мачеха в сердцах бросала, что-то вроде: «Не крутись под ногами, болотное отродье!» Мачеха, в сущности, женщина неплохая, и понять её неприязнь можно, ведь кто захочет терпеть в своём доме плод любви собственного мужа и какой-то ведьмы из болотного края? Не выгнала ещё в детстве, и то хорошо. Полукровок не особо-то жалуют. Но зато на этой тропе Олинн по большому счёту бояться некого. Всё, о чём болтают деревенские за кружкой крепкого эля, все эти духи болот: блуждающие огни, чёрные вепри или Яг Морт – ей не страшны. Не трогают они вьёлей. А уж Тильда и вовсе для неё, если не вторая мать, то всё равно, что тётя. С любыми невзгодами Олинн с самого детства приходила к ней.
Но ворон перелетел на ветку чуть пониже, снова каркнул и посмотрел в заросли жимолости сначала одним блестящим чёрным глазом, потом другим, а затем взглянул на Олинн как-то осуждающе и каркнул снова, уже настойчивее. Будто сказал: «Что же ты, бестолковая такая, не видишь! А ты посмотри! Посмотри, говорю тебе!» А потом тяжело перепрыгнул на другую ветку, ещё ниже, продолжая внимательно разглядывать что-то в кустах.
Олинн остановила лошадь, заправила за ухо выбившуюся каштаново-рыжую прядь и махнула Торвальду, следовавшему за ней на кауром жеребце. Торвальд, её сопровождающий, когда-то был хирдманом* у старого ярла Олруда, славным воином и охранял самого хозяина замка. Но после ранения лишился глаза и порвал связки на правой руке, вот его и отправили чем полегче заниматься – сопровождать Олинн, младшую экономку замка. Да и стар он уже, хотя до сих пор ещё крепок, как скала, вот только правая рука не владеет мечом в полной мере, а левой много ли навоюешь? А так, помочь с поклажей, лошадь запрячь, отогнать зверя, да и вообще, сильные руки всегда нужны в хозяйственных делах. И с Торвальдом хлопот никаких. Сказано нести – несёт, а сказано стоять – будет стоять и ждать, пока Олинн занята. Ведь хозяйственных дел у Олинн Суонн всегда немало.
И уж мачеха спуску точно не даст, и за нерасторопность от неё обязательно влетит, и отец не заступится. Никогда не заступался. Да и суровый он. Пожалуй, даже слишком. На глаза ему тоже лишний раз лучше не попадаться. А последний год он вообще всё больше в военных походах и в Олруде бывает редко. Вот и крутись, хоть белкой, хоть болотным ужом, а всё успевай – отрабатывай кусок хлеба и крышу над головой.
А с Торвальдом просто: он рад и ласковому слову, и Олинн для него как внучка, всё считает её ребёнком, хотя на самом деле ей уже почти девятнадцать. Вот только ростом она не вышла, огромному северянину чуть выше плеча будет, и поэтому он ласково зовёт её «пичужкой».
Торвальд спрыгнул на землю, вытащил кинжал и принялся крутить своей большой кудлатой головой, оглядываясь вокруг. Волосы у него светлые, но от седины стали пепельно-серыми. Виски он уже давно не бреет, как остальные хирдманы, просто перехватывает волосы кожаным ремешком, чтобы не мешали. Один глаз закрывает повязка, а в пышные белоснежные усы вплетены многочисленные серебряные колечки. И каждое что-то значит: имя, род, победы в бою…
С такой охраной ей никакой зверь не страшен! Ни зверь, ни человек…
Олинн посмотрела на ворона и прислушалась. Где-то на склоне по верхушкам сосен пробежал ветерок, сойки перекликнулись в дальней роще и затихли. Тянуло сыростью и мхом от ручья, а с солнечного пригорка – спелой княженикой и нагретой лиственничной хвоей. И кроме журчания воды да пересвиста соек, и вовсе ничего…
−