– Ты же знаешь, что английские скауты и агенты просматривают команды со всего мира? – как ни в чем не бывало спрашивает тренер.
– Ага.
Не понимаю, к чему он ведет.
– В том числе из России.
– И че?
– Ниче, – передразнивает Васильич. – Тобой заинтересовался один из английских клубов. Обещают посмотреть тебя на финале в Сочи.
Если мы попадем на финал в Сочи.
– Зачем?
– Твою налево, Бессонов! Ты у Книжника слабоумием заразился или как?
– Я не принял предложение пензенского «Локомотива», говорил же вам, что сейчас меня это не интересует и…
– Пенза не такой приятный город, как Манчестер, – настаивает он.
Я хмурю брови и пытаюсь переварить его слова. После всех событий перестал планировать дальше, чем на день вперед. Сейчас меня мало интересует спортивная карьера или будущее дипломата. Лишь бы мама очнулась – другого ничего не надо.
– Ладно, отдыхай. Толку от тебя все равно никакого сегодня.
– Я могу вернуться на тренировку? – злюсь непонятно за что на самого себя.
– Нет. Русским языком говорю: домой езжай и выспись как следует. На зомби похож, народ мне пугаешь. Еще капитан называется.
Спорить с тренером бесполезно, но я все же спорю. Довожу его до белого каления, особо и не стараясь, но и у самого пригорает, потому что тот правду рубит жестко. В раздевалку я влетаю, как гребаный торнадо: сношу скамейку и с психом отыгрываюсь на дверце личного шкафчика. И холодный душ мне не помог. Лишь по дороге в больницу я выдыхаю – вынужденно. Просто не хочу, чтобы мама видела меня таким. Даже если она вообще ни хрена не видит.
Я прошу сиделку оставить нас и осматриваюсь в палате. За те сорок восемь часов, что я не был здесь, ничего, конечно же, не изменилось. Мама по-прежнему не открывает глаза, не улыбается, не треплет меня по волосам, будто мне снова шесть лет. Не шелохнется. Трубок, торчащих из ее тела, меньше не стало. А мониторы все так же издают монотонный писк, который и без черепно-мозговых травм вводит в коматозный ступор. И я бы даже лег рядом. Забил на всех большой и толстый и остался здесь, с ней, если бы не слышал в голове ее голос:
«Сынок, ты у меня самый сильный».
«Ты справишься, малыш».
«Подумай, что еще ты можешь сделать, если тебе кажется, что уже сделал все, что мог».
Мой взгляд скользит по ее безмятежному лицу, по тонким рукам, лежащим поверх больничного одеяла, по потускневшим волосам, за которыми она так трепетно следила. В глубине души я радуюсь тому, что Краснов выгнал меня с тренировки, потому что я все чаще стал пропускать эти поездки. Потому что я заблудился в своих мыслях и в собственном доме, где мамины вещи, никогда не лежавшие на местах, еще не успели покрыться толстым слоем пыли, а для меня это время оказалось похоже на бесконечный бег в темном туннеле, в конце которого вот-вот погаснет