Парадоксально, но на руку Джонсу могло сыграть и моё убийство – безотказный триггер эскалации, если он её добивался. Или он мог оказаться больным параноиком – такие часто возглавляют революции – и прикончить меня по прихоти разыгравшегося воображения.
Каждый из этих сценариев равновероятен. Я рисковал, я положился на удачу, – и хоть в ОКО утверждали, что имеют агентов в окружении Джонса и наедине с ним меня не оставят, а снайперы и дроны над площадью будут меня вести, на всякий случай я всё же набросал заявление, где обвинил в своей смерти Джонса, но просил не применять огнестрельное оружие и не разгонять протестующих. Убей он меня – он разрушил бы все идеалы, за которые боролся, и сам бы себя погубил.
Поэтому я не верил, что мне грозит реальная опасность. На переговоры я шёл в приподнятом настроении: священник, решивший стать политиком, – это всегда интересно! Величайший политик наполеоновских войн Талейран, если помните, был епископом. Такие люди тяготеют к театральности, а знание древних текстов и умение напускать на себя глубокомудрый вид – то, на чём прокалывается большинство, – священники впитывают с семинарской скамьи.
Необязательно разбираться в международной торговле или праве, в истории или монетарной политике, чтобы вести за собой людей. Нужно просто внушать уважение. Показывать, что только вы знаете, куда и зачем идти. Здесь знание теологии помогает больше, чем докторская по Кейнсу, а практика проповеди даст фору любым тренингам по ведению дебатов. Неслучайно комплекс Моисея, который в разной форме присущ большинству успешных политиков, назван в честь религиозного лидера. Адольф Гитлер, кстати, тоже страдал этим неврозом – неплохо отомстили ему психиатры-иудеи.
Был ли комплекс Моисея у Джонса? Намеревался ли он возглавить оппозицию, привести её к победе и занять кресло, продавленное весом Худзё?.. Я знал (и я оказался прав) – одного слова Джонса хватит, чтобы протестующие разошлись. Чего я не ожидал – так это новых требований, которые оказались не столь экстравагантны, сколь необычны в предлагаемых обстоятельствах.
Как и было сказано, я прибыл на Народную площадь. Вокруг полиция, кучи неубранного мусора, люди скрывают лица от камер слежения; я шёл сквозь толпу, мимо импровизированных баррикад, мимо зажжённых фаеров, мимо отключённого фонтана – к наспех возведённому палаточному городку. Меня вели крепкие ребята из портового профсоюза, но значок Организации на лацкане защищал меня лучше любого телохранителя.
Джонс вышел из палатки. Я не сразу узнал его – вживую он отличался от того обличителя несправедливости, которого рисовали СМИ. Он протянул мне руку, слегка поклонился и поправил сползшие на нос очки.
– Никак не успеваю поменять, – сказал он, смешно моргая, – знаете, ведь вокруг сейчас нет ни одной работающей аптеки.
О, эти очки. Уже тогда Джонс