– Как ты чувствуешь себя?
– Давай без тупых вопросов, – ответил Августин. – Если у тебя есть план, просто говори, что мне делать, и я сделаю это. Всё что скажешь, если это освободит нас.
– Так доверяешь мне?
– Ты всегда был на моей стороне, конечно, я верю тебе. Верю больше, чем себе самому.
– Доверие – лучшее доказательство любви. – Максим полусонно облокотился о подоконник, утомлённый медленно приближающейся грозой и тяжестью атмосферы. Его холодный взгляд был направлен на горизонт, соединяющий землю с кучево-дождевыми облаками. – Любовь… Раньше я долго размышлял о том, почему они разлучили нас в детстве. И когда я перебирал варианты причин безразличия отца и ненависти матери к себе, то чувствовал такое сильное отвращение, что иногда меня и правда тошнило. – Августин ничего не ответил, только сильнее надавил на карандаш. – Тошнило от того, кем я был и кем быть не мог. Всё детство я хотел поменяться с тобой местами, и только в подростковом возрасте понял, что вся зависть к тебе по сути своей никогда не имела смысла. И тогда все эмоции, положительные и отрицательные, сменила единая ненависть.
Откровенность брата отозвалась одним раздражением в душе Августина, в этот раз его пальцы сжали карандаш с такой силой, что грифель сломался. Тогда он отбросил инструмент в сторону и перед тем, как взять новый, выпалил:
– Поверить не могу! Ты всегда отказывался обсуждать наше детство, и именно сейчас вдруг приспичило заговорить о своих душевных трудностях?! Нам не до этого, – он шумно выдохнул, не было ни малейшего желания выяснять отношения. Им предстояло вместе сразиться с необъяснимым, и это единственное, на чём он пытался сконцентрироваться. Он посмотрел на настенные часы у входной двери. Время: 23:29.
– Нам и правда лучше остаться здесь, а не поехать в церковь?
– Конечно, дорога сейчас в разы опаснее.
– Пока мы вдвоём, расскажешь, куда именно ездил?
– Я же говорил, что искал помощь.
– А если подробнее? Не в общих чертах и не расплывчато. – В доме повисла тишина, мужчина задумался, словно забыл им же проделанный путь.
– Сначала я был у нашей матери, – безэмоционально