Младший сержант Фредди Крюгер. Леонид Михайлович Рэйн

я бы развернулся, наделал бы делов. Такие возможности бы открылись… да. Весь мир у моих ног. Остается только фантазировать…. Эх. Да ладно. Не буду допускать даже мысли, что это я его. Такого просто не может быть, и надо быть последним идиотом, чтобы в это поверить. Но сон был еще тот, даже от одних воспоминаний мурашки по спине. Обладать бы такой силой. Бычьей силой. Да! Таких ярких снов еще не видел. Реальных и ярких. Если он и воздействовал на реальный мир, так только на меня. На меня и больше ни на кого. Все-таки это пережитый опыт, а мозг не различает, реальность это или глюки, он воспринимает все буквально. Я чувствую себя решительней, и страха перед Фарходом как не бывало. Хотя кто знает, сейчас он в больнице, и, может, поэтому не беспокоюсь, а когда вернется… Да нет. Не может быть. Такую решительность и смелость я не чувствовал до этой ночи, да и тело, кажется, стало сильнее. А может, это просто гормоны то повышают тонус, то понижают. Вот сейчас брызнула в кровь доза адреналина и мышцы заиграли – но временно, только на период их действия. Вот это больше похоже на правду».

      Глубокое дыхание и чеканка тяжелых сапог спаялись в шаманский ритм, погружая солдат в своеобразный транс, сплоченный, подпитывающий силами, позволяющий не замечать усталость и выдержать до конца даже самых слабых. Дух единения нес солдат по пересеченной местности, незаметно понижая громкость раздумий, отключая внутренний диалог, повышая выносливость и стойкость каждого.

      * * *

      Тревога витала несколько дней. Привычный ритм солдатской жизни нарушился. Офицеры практически все время отсутствовали, оставив дивизион на попечение прапорщиков и сержантов.

      А командир ушел в запой, стараясь смыть алкоголем ржавый налет депрессии. Слушая военные песни и глотая скупые слезинки, он придавался ностальгии и задумывался о смысле жизни, не понимая, для чего все это. Чего он добился. Где взять сил и терпения, и так безжалостно подточенные разъедающей кислотой перестройки. Рушилось все. Все, чему его учили, уходило в небытие. Все, чем он гордился, поливали грязью, беспощадно топтали и перекраивали в удобные одеяния под свои алчные душонки. Страну растаскивали без стыда и совести, заклеивая последний здравый смысл ваучерами, присваивая то, что веками копила родина.

      «А тут еще чертовщина, – крутилось в хмельной голове. – Дурака из меня делать? Не позволю. Еще никто из меня дурака не делал. Переверну все в тартарары, железными рукавицами выдавлю гниль».

      Осознание беспомощности рвало сердце, сбивая дыхание. Жена и сын поспешно уехали к маме в город, зная, что в такие моменты лучше мужа не трогать, и он в одиночестве открывал целые бутылки и отставлял в сторону пустые строго по линии, как строй.

      ** *

      Замполит решил, что так продолжаться больше не может, и решительно поднялся на второй этаж и громко постучал к комдиву. Из-за двери раздался шум падающих предметов и звон стекла.