А Гладиков все пуще распалялся:
– Почему берете в полет собак? Почему у Руссова позавчера получился десятиминутный переналет дневной саннормы? Почему многие нарушают форму одежды? Ботинки коричневые…
– Вижу на вашей шее, Эдвард Милентьевич, галстучек в полоску. А положен черный, – язвительно вставил Батурин.
– Что-о? Я не…
– Прекратите, Гладиков! – повысил голос Воеводин, и добавил обращаясь к Комарову, – разговор становится чересчур нервозным, может, закончим пока, поохолонёмся?
– С удовольствием, Иван Иванович. Я только ему отвечу, почему вертолеты называю вертопланами. Нравится мне так, Эдвард Милентьевич. Нравится, и все! Может себе позволить человек делать то, что ему нравится, если это не во вред людям? Пустячок, а приятно!
– Мне нравится девок целовать, но я же не бросаюсь к каждой встречной!
– Потому что боитесь получить по фотокарточке, – вставил Батурин.
– Фу, как грубо! – поморщился Гладиков.
Комаров ребром ладони стукнул по столу:
– Ладно! Хватит!.. Сегодня у Антоши Богунца день рождения. От его имени приглашаю вас обоих после рабочего дня на маленький сабантуй. Я и мои заместители будут у Богунца. А пока разрешите нам остаться, поговорить семейно.
Когда инспектора ушли, Комаров положил лоб на скрещенные ладони и долго молчал. Поднял голову, потер мешочки под глазами. Набил свежим табаком трубку.
– И все-таки разговор полезный, друзья. Особенно для вас, Владимир Максимович. Жизнь в ОСА немного проясняется?
– Чуть-чуть!
– Тогда позволю себе сказать, что посадочка на «флаг», которую вы отчубучили с Николаем Петровичем на тренировке, – о ней сейчас все говорят, – повысила вашу летную цену, авторитет же замполита не укрепился, боюсь, наоборот.
Глава вторая
VII
На полуостров пришло лето, похожее на весну средней полосы России, только без розовых зорь и ярких закатов. Парила