Участок эвакуированным харьковчанам выделили на улице «Двенадцать тополей». Тенистая, утопающая в зелени деревьев и садов улица, вернее ее обитатели безропотно восприняли известие о том, что здесь начинается стройка, а вместе с ней – все сопутствующие неудобства.
Есть у узбеков древний обычай. Называется он хашар. Буквальный перевод мало что скажет, а по смыслу – сообща, всем миром. Хашаром строят, хашаром проводят свадьбы и похороны. Интересная деталь: когда люди собираются на хашар, то здороваются не традиционным «ассалом алейкум», а говорят «не уставать вам». На хашар никого не зовут – люди приходят сами. И несут с собой, что считают нужным. Если являются на стройку к соседу, то не ждут, пока их обеспечат лопатами или другим инструментом, приносят с собой. Вот так хашаром и начали строить жилье для тех, кого война, лишив крова, занесла в Ташкент, где и двери, и сердца были открыты.
Но двадцатиметровую комнату, которая полагалась семье из трех человек, еще предстояло построить, а пока надо было где-то жить. Эвакуированных устроили в семью расстрелянного «врага народа». Хозяйкой здесь была еще не старая черноволосая женщина по имени Мария, с первого мгновения возненавидевшая постояльцев. У Марии было четверо детей – шестилетние двойняшки-девчонки, четырехлетний пацаненок и старший сын – двенадцатилетний Саша, которого все называли Шуриком. Шурик по сути и был главой семьи.
Отец Шурика, биндюжник Семен, руководил артелью, которая на своих лошадях-тяжеловесах, «битюгах», перевозила всякие грузы. Лошади все как одна подобрались вороные. Однажды возили муку на местный хлебозавод. К вечеру устали все – и люди, и кони. Нарядчик с хлебозавода стал подгонять грузчиков. Артельный, Сеня Марков, благодушно прогудел: «Да погоди ты, мил человек. У моей черной банды уже копыта отваливаются. Вот отдохнут малость, и тогда продолжим». В стране, где бдительными гражданами было написано друг на друга пять миллионов доносов, еще один донос лег куда надо. Кого имел в виду артельный Семен Марков, говоря «черная банда», разбираться не стали. «Особая тройка» приговорила его к расстрелу, приговор исполнили незамедлительно. Шурику в ту пору восемь лет уже исполнилось. Учился он в третьем классе. Но не доучился. Пошел работать на ткацкую фабрику и кормил семью, как когда-то говаривали – сампят, то есть из пяти человек, включая его самого. Мария как при муже нигде дня не проработала, так и после его расстрела привычкам своим не изменила…
***
О том, что в их доме появились эвакуированные, Шурик узнал через неделю – семь дней с фабрики домой не уходил, ночевал на складе, где мотки пряжи были теплее любой перины. Вернувшись домой переодеться, увидел