– Чего-о? – вскричали мы.
Не время было задавать вежливые вопросы.
– Я говорю, они были бы рады, если бы знали, что это мы наслаждаемся пудингом, а не какие-то грязные по-настоящему бедные дети, – пояснил Эйч-Оу.
– Ты хочешь сказать, что вы с Элис выпрашивали деньги якобы для бедных детей, а потом всё присвоили? – твердо, но не сердито спросил Освальд.
– Мы не присвоили, а потратили, – ответил Эйч-Оу.
– Нет, присвоили, маленький болван! – сказал Дикки, глядя на пудинг, одиноко и беззаботно лежащий на блюде. – Вы просили денег для бедных детишек, а потом оставили монеты себе. Это воровство, вот что это такое. Я говорю не столько о тебе, ты всего лишь глупый ребенок, но Элис! Зачем?!
Он повернулся к Элис, но та слишком громко рыдала, чтобы вымолвить хоть слово.
У Эйч-Оу был слегка испуганный вид, но он исчерпывающе ответил на вопрос, как мы его и учили:
– Я думал, нам подадут больше, если я буду говорить о бедных детях, а не о нас.
– Это жульничество, – сказал Дикки, – откровенное, подлое, низкое жульничество.
– Я не жулик, – ответил Эйч-Оу. – Сам такой!
И он тоже заплакал.
Не знаю, как себя чувствовали другие, но Освальд почувствовал, что честь дома Бэстейблов втоптана в грязь. Он посмотрел на отвратительный остролист, не пошедший в соус и торчащий над картинами на стене. Остролист выглядел никчемным и отвратительным, хотя на нем осталось немало ягод, разных – зеленых и белых. Инжир, финики и ириски мы разложили на блюдцах кукольного сервиза. При виде всего этого Освальд болезненно покраснел. Признаюсь, ему захотелось заковать Эйч-Оу в наручники, и даже если Освальд испытал минутное желание встряхнуть Элис, автор склонен отнестись к этому снисходительно.
Элис поперхнулась, закашлялась, яростно вытерла глаза и сказала:
– Не надо ругать Эйч-Оу, это я во всем виновата, я ведь старше.
– Виновата вовсе не Элис, – заявил Эйч-Оу. – И я не понимаю, что уж тута такого неправильного.
– «Тут», а не «тута», – пробормотала Дора, обнимая грешника, из-за которого на нашем семействе появилось позорное пятно, – таковы эти нерешительные и нежные глупышки-девчонки. – Расскажи все сестре, Эйч-Оу, милый. Почему виновата не Элис?
Эйч-Оу прижался к Доре и сказал, шмыгая носом:
– Потому что она совершенно ни при чем. Я сам собрал деньги. Она не заходила ни в один из домов. Не захотела.
– А потом присвоила себе честь добытчицы денег, – свирепо сказал Дикки.
– Мало же в этом чести, – презрительно бросил Освальд.
– О, все вы просто гадкие, все, кроме Доры! – воскликнула Элис, в ярости и отчаянии топнув ногой. – Выходя из дома, я зацепилась за гвоздь, порвала платье и не стала возвращаться. Вот почему я послала просить