Проводив за картинами время на втором этаже, я неизменно замечал, как разбросанный пышный гербарий, плача под окном, мягко мерцает ледяной мандариновой коркою, вблизь с неспелым, воздушно-зелёным крыжовником, вязаным на этой земле своим изумрудным шипом-оберегом. И тогда, слушав поэму сестры о мёртвом бароне, я словно касался золотого сердцебиения великого лорда, который смотрел, как покорённый им мир расцветает, будто бы вечные сады. Представить себе только пределы той сладкой колыбели; как плавно уносилась от неё эхом, всё дальше и дальше некогда почерневшая птица, дальше… и дальше. Движение крыльев вело мой взгляд к мрачному лесу в тумане, к полю во ржи, что было скошено до краёв, недалеко от подметных белёсых могил. Казалось, они обрамляли лес как стена, но на самом деле, уже давно были подобны низеньким замкам по всей его территории. Я видел это каждый день. Не медный, почти медовый, вечерний пейзаж – самый ласкательный, что довелось бы увидеть мне. Роскошные ткани прохлады вышивали собой сочетания несдержанного, осеннего обаяния этих видов. Они содержали в себе застывший огонь карамельно-кларетового цвета. Прохладный и медленный, он дышал ароматом дождя и измокшей травы, понемногу влюбляясь в меня.
Переносить тяжёлое лечение в эту пору также было редким опытом для меня. Вместе с холодным очарованием я чувствовал внезапные тягости, и тогда осенние мёрзлые восходы накрепко забирали меня с собой. Противиться этим порывам нельзя, как и нельзя ускорить их течение. Вновь, без сил подходя к своему окну, я смотрел в отражение. Блеклый призрак, который не может чувствовать и слабеет. Вся сырость отражалась во мне, каждый мокрый камешек был ненавидим моими глазами и застывал в моём сознании. Так, насытив меня до предела, осень сама начинала свою жизнь во мне, какое-то, недолгое время…"
"Предсмертная открытка, вложенная в форзац дневника Дэнни…"
Глава 1
К вечеру, в доме, в котором начнётся наше повествование, всё как будто замерло. Массивные шкафы перестали открываться. Треск лестниц, так же как и хруст перил, совсем уже не звучал. Не было слышно ни одного разговора собравшихся. К восьми часам тишина взяла свой верх. На самом верхнем этаже света вовсе не было видно, так что могли появиться большие сомнения, что хотя бы в одной маленькой комнатке находился бы человек. Единственно, только уличный фонарь блестел спокойными, белыми лучами точно в два просторных, накрепко закрытых окна. Он играл с тюлью, оставляя перед собой длинные тени, так что вся красота узоров, вышитые цветы, может быть, одуванчики или пионы, тонкие, упругие ветви и разделённые на тысячи ниточек лепестки переносились на потускневший пол пепельно-тёмной текстуры. Лёгкий ветерок гулял за окном. Небо полностью утратило свои краски и превратилось в чёрную пустоту. Настроение не могло позволить ни одной звёздочке найти себе место на этом бесконечно мрачном полотне похожем на длинное озеро, дождём стремящееся пролиться на крышу дома, полностью умиротворённого внутри. Бледные обои комнаты выглядели, будто по ним стекают тысячи бесцветных капелек-кристалликов, и единственное, что прикрывало их, был средних размеров холст, висевший недалеко от двери уже около двух лет, с изображением маслом охотника, загоняющего свою добычу посреди песков. Ловкий всадник, выпускающий свои стрелы из удлинённого лука с редкой тесьмой по краям, на прекрасном, затянутом красными поводьями белом коне. На полках стройными рядами или одна на другой небрежно лежали полураскрытые, порой полупрочитанные книги с самым разным содержанием, лёгкая литература с весьма заношенными, мягкими обложками. Привлекали взгляд частые, разбросанные на столе бесчисленные письменные листы, содержавшие аккуратные, размеренные и внезапно обрывающиеся росчерки чёрной пасты, лаконичные портреты в виде кратких и строгих набросков. Стул был немного отодвинут, но чуть больше, чем обыкновенно, его спинка опиралась на острый краешек столика. С высоты навесной, тяжёлой люстры в этот вечер открывалось совершенство.
На кровати лежали два едва прикрытых, свободных, не стыдящихся никого в этом мире человека. Сильный любовный порыв поразил их, измотал до беспомощности, играв с ними как в первый раз. И после, как только они смогли тихо устроиться поближе к друг другу, чтобы поделиться последней самой сокровенной нежностью, успокаивая свои бьющиеся ударами молний, волнующиеся сердца, сон пришёл незаметно, но и там к ним являлся объект их обожания и страсти. Обнажённые, они выглядели подобно только что написанной картине. Одни посреди тёплых, зефирных простыней, обнявшись, будто они продолжения друг друга. Её ножка спокойно покрыла его, чуть выше колена. Её милое белое, покрасневшее от смущения личико лежало безмятежно на его груди. Её нежные пальчики даже бессознательно обнимали его за спину. Сладкий вишнёво-ягодный запах её белокурых, длинных локонов наполнял своим уютом и любовью всю комнату.
Только