Теперь пятиэтажный серый домик казался вросшим в землю. Окна первого этажа всегда плотно зашторены, потому что внутрь мог заглянуть любой проходящий мимо. Два парадных входа с фасада: лестницы с узкими площадками на четыре квартирки, и еще два таких же – из внутреннего дворика.
Павел прошел через двор, который в пору его детства был другим – тогда он казался большим и в центре его имелся газон с вытоптанной площадкой в центре, где играли дети – совсем маленькие, которым было запрещено выбегать за пределы тихого маленького мира. Теперь весь дворик был заасфальтирован – непонятно, с какой целью, ведь все жильцы договорились не оставлять здесь свои автомобили.
Все друг друга знали, все жили мирно, и даже если кто-то и ссорился с кем-то, то быстро мирился. Те, кто жил здесь, были как родственники, потому что семьи всех жильцов обитали здесь долгие годы, поколение за поколением. Хотя теперь прежние жильцы уже не жили здесь, а доживали, потому что молодежь разлеталась, не желая обитать в тесных комнатках в атмосфере унылого покоя и затхлости и видеть близкие окна соседей, где застыла точно такая же тоскливая жизнь.
Ипатьев пересек дворик, никто его не окликнул и не поздоровался. Окна почти всех квартир были приоткрыты, но никто не выглядывал из них, потому что, сколько ни смотри, все равно ничего нового не увидишь. И только откуда-то из-под крыши вылетел обрывок песенки ушедшего века.
…Все стало вокруг голубым и зеленым. В ручьях забурлила, запела вода…
Он шел по лестнице, вдыхая знакомые с детства ароматы лестницы старого дома, поднимался в тишине, и не было никаких звуков в тесном пространстве, кроме шороха его собственных шагов. Так он добрался до пятого этажа, достал из кармана связку, где был единственный ключ от родной старой двери. Но потом решил позвонить, поднял руку и увидел, что дверь затворена неплотно, толкнул ее и вошел. В квартире было солнечно и тихо: не было слышно ни работающего телевизора, ни голоса трехпрограммного радиоприемника, висящего на стене в кухне с доисторических времен, не было ничего: ни разговоров, ни шагов, ни дыхания. Он вошел в гостиную…
Мама лежала лицом вниз в луже крови. Бабушка сидела в большом старом кресле, откинув назад голову… Крови на ее халате было немного: ее дважды ударили ножом, и оба раза точно в сердце. Павел почувствовал, как похолодело его лицо и обмякли руки, но он подошел к телу матери, присел и двумя пальцами коснулся сонной артерии: пульса не было. Не поднимаясь, оглядел комнату: все, что хранилось в шкафах и столах, было разбросано по полу и диванам. Ипатьев достал телефон и набрал номер.
Сообщил о случившемся, слыша свой собственный голос откуда-то издалека, словно говорил не он сам, а какой-то другой, незнакомый ему человек, с каменным сердцем, равнодушный ко всему, что было вокруг.
– Еще раз представьтесь и повторите адрес, – попросил женский голос в трубке, – сейчас к вам будет отправлена дежурная машина.
– Это Ипатьев, программа