этого тупика, мы должны были бы обратиться к теории эволюционистов о создании органов исполняемыми ими функциями. Судя по донесению посла Рабутина,
[2] в то время в Петербурге существовало три главных партии. Кроме дочерей, рожденных Екатериной (Анны и Елизаветы), у Петра были двоюродные сестры – дочери его старшего брата Ивана (герцогиня Мекленбургская, герцогиня Курляндская и Прасковья Ивановна), права которых могли казаться бóльшими, и внук – сын несчастного Алексея, рожденного первой женой императора, Евдокией. Ребенку было всего девять лет, и он не был в состоянии управлять государством. Но тем не менее завязалась борьба между партией этих наследников и мачехой – второй женой Петра. Знать, вообще, стояла на стороне малолетнего Петра Алексеевича, видя в нем возможность отмстить реформатору и вооружиться против его реформ. К несчастью, Петр разрядил ряды этой именитой знати вокруг трона. Осталось только несколько Голицыных и Долгоруких, да два старых военных – князь Репнин и Борис Шереметьев. Самый отважный из Голицыных – Михаил – был в это время с войском в Украйне. Прочий персонал, управлявший делами, состоял из выскочек, креатур преобразователя, которых исчезновение его грозило повергнуть обратно в ту неизвестность, откуда он извлек их. Единственным спасением для них било продлить царствование в прежнем духе. Естественно, что их взгляды обратились на подругу царя, с которой – они это чувствовали – их связывали общие интересы и стремления. Она была их поля ягода – такая же выскочка и креатура, как они. Особенно Меншиков имел причины считать ее своей союзницей. Но также и Девьер, и Ягужинский имели повод отдать ей преимущество. За неимением завещания, они приводили слова Петра – которым можно было придать двоякое толкование – будто бы сказанные им накануне коронации его жены, во время пирушки у одного голландца.
[3]
Иных доводов у них не было.
Третья партия мечтала об ограничении самодержавия во вкусе шведской конституции и готова была высказаться за того из кандидатов, который охотнее всего согласился бы на подобную реформу. Но Петр поставил всех в тупик своею смертью: умерши так же, как жил и действовал – с молниеносной быстротой. Ни у одной партии не было ничего подготовлено. Ни следа какой-либо организации. У одной только Екатерины было действительное оружие в руках. За нее, кроме того, стояли все иностранцы, опасавшиеся возвращения к прежним московским традициям, которым, казалось, угрожал им сын Алексей. То же самое было во всех коллегиях, где большинство членов были также иностранцами. За Екатерину же стоял Синод – плод реформы Петра, – а из сотрудников Петра – наиболее энергичные и влиятельные. Даже некоторые представители знати: Толстой, как палач Алексея, контр-адмирал Апраксин, как друг Толстого и Меншикова.[4] На ее же стороне стоял герцог Голштинский, жених одной из ее дочерей, а благодаря ему и провинции, завоеванный у Швеции – Ливония,
