– И тебе надо успеть на поезд, верно?
Я смотрю на большие часы под стеклянной крышей. У меня осталось где-то пятнадцать минут.
– Все нормально, мне… – Когда я снова поворачиваюсь к нему, его взгляд встречается с моим и удерживает его, а слово, которое я только что хотела сказать, будто испаряется.
У него зелено-карие глаза, и то, как он смотрит в мои, просто не позволяет отвернуться. Я даже думать о чем-то другом не могу. В этих глазах светится искренний интерес, любопытство… и ни капли навязчивости.
– Нет, я пою не только Beatles. Мне даже не нравится петь Beatles. В смысле, ничего не имею против Beatles. Но…
– … туристы ничего другого не хотят, – заканчивает мое предложение он. – Рано или поздно их перерастаешь.
И этим все сказано.
– Я почему спрашиваю… – Парень улыбается, и я чувствую легкое смущение. – У меня свой паб в гавани, и я часто помогаю городским уличным музыкантам.
– Если они не поют Beatles.
– Суть ты уловила. – Задумавшись, он издает короткий звук, низкий и напевный, который почему-то приятно отзывается у меня в животе. – Может, тебя это заинтересует?
– Паб, значит, – не очень-то остроумно откликаюсь я. У него уже есть паб? По-моему, ему примерно лет двадцать пять, как в таком возрасте можно открыть свое дело? Но ему это даже подходит. Трех- или четырехдневная щетина подчеркивает угловатую челюсть. Хотя он низко надвинул на лоб шапку, под ней все равно видно несколько колечек в левом ухе и одно в правой брови. Я чертовски хорошо могу себе представить, как, подвернув рукава рубашки, он разливает пиво или смешивает коктейли и одаривает каждого посетителя в баре этой открытой улыбкой.
– «У Штертебеккера», – говорит парень.
Однако мне это совершенно ни о чем не говорит. Что это вообще за слово? Пока его произнесешь, язык в узел завяжется.
Он склоняет голову набок.
– Ты ведь здешняя, ты не могла о нем не слышать. – На мгновение он выглядит абсолютно уверенным, затем эта убежденность дает трещину и уступает место глубокому удивлению.
– Меня какое-то время не было в городе. – Щеки у меня пылают, и, невзирая на холод, это не самое приятное ощущение. Не хочу, чтобы теперь он спросил, в какой глуши я жила, раз не знаю его явно ультрапопулярный паб. Потому что это, черт возьми, недалеко от правды.
Но затем он разражается громким смехом и одновременно качает головой.
– Нет, ты его не знаешь. Никто его не знает.
– Секретное место, так?
– Что-то типа того. Я и неизвестных местных музыкантов тоже поддерживаю. Они мне нужны. Иногда они спасают мне за… ведение.
– Заведение, ясно.
– О’кей. Задницу тоже. – Он смеется, и я не могу не улыбнуться в ответ. Это, впрочем, приводит к тому, что я резко осознаю, чем сейчас занимаюсь. Бабуля умерла. Через час незнакомый священник начнет говорить о ее добрых делах, но, вероятно, упустит из виду все ее милые причуды. Потом мы