Текст пасквиля таков: «Les Grand-Croix, Commandeurs et Chevaliers du Sérénissime Ordre des Cocus réunies en grand Chapitre, sous la présidense du vénérable grand-Maître de ľOrdre, S.E.D.L. Narychkine, ont nommé à ľunanimite Mr. Alexandre Pouchkine coadjuteur du grand Maitre de ĽOrdre des Cocus et historiographe de ľOrdre.
Le sécrétaire pérpétuel: C-te J. Borch».
(«Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством высокопочтенного Великого Магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх» (ХVI, 394))[13].
Вяземские вскрыли письмо и уничтожили его. Соллогуб решил, что это письмо каким-то образом связано с его прежней, к счастью несостоявшейся, дуэлью с Пушкиным, поэтому вскрыть его он не имеет права и должен доставить письмо самому Пушкину. Элиза Хитрово, старая приятельница поэта, когда-то влюбленная в него до безумия и отвергнутая, но оставшаяся его искренним другом, прислала Пушкину нераспечатанный «диплом». Михаил Юрьевич Виельгорский, музыкант-дилетант, учившийся в Италии музыке у Керубини, автор популярных романсов, придворный и масон, мастер стула, отослал пасквиль в III жандармское отделение. Что сделали с письмом Карамзины, неизвестно.
Клементий Осипович Россет заподозрил князей И. С. Гагарина и П. В. Долгорукова, светских шалопаев из круга Геккернов, которые не раз бывали на квартире Россетов, и Н. А. Скалона. Подозрение Россета вызвал слишком подробный адрес, которой как будто бы выдавал человека, знакомого с его квартирой не понаслышке: «Клементию Осиповичу Россети. В доме Зонтфлебена, на левую руку, в третий этаж»[14]. Россет пришел на квартиру к Гагарину и Долгорукову, которую они вместе снимали, показал им письмо, думая по первой реакции понять, их ли это рук дело. Россет так и не смог твердо решить, причастны ли Гагарин и Долгоруков к написанию анонимного письма или нет. Сам Гагарин, пытаясь реабилитировать себя, вспоминал об этом разговоре в специальном письме, опубликованном в газете «Биржевые новости» (1865, № 13): «Однажды мы обедали дома вдвоем (с П. В. Долгоруковым. – А. Г.), как приходит Р. (К. О. Россет. – А. Г.). При людях он ничего не сказал, но как мы встали из-за стола и перешли в другую комнату, он вынул из кармана безымянное письмо на имя Пушкина, которое было ему прислано запечатанное под конвертом, на его (Р.) имя. Дело ему показалось подозрительным, он решился распечатать письмо и нашел известный пасквиль. Тогда начался разговор между нами; мы толковали, кто мог написать пасквиль, с какой целью, какие могут быть от этого последствия. Подробностей этого разговора я теперь припомнить не могу; одно только знаю, что наши подозрения ни на ком не остановились и мы остались в неведении[15]». О чем они могли «толковать»? Наводил ли Россет разговор на Геккерна, Дантеса или на самого Гагарина, Долгорукова? Или тогда Геккерн в принципе не мог еще присутствовать в сознании «дознавателей»? Что за последствия Гагарин и Россет могли обсуждать? Приходило ли им в голову, что анонимка вызовет дуэль?
Это очень любопытное, хотя тоже довольно темное, только умножающее загадки, свидетельство Гагарина, кстати, публикатора стихов Ф. И. Тютчева в пушкинском журнале «Современник». Именно с ним Тютчев разговаривал в марте 1837-го на Невском проспекте по поводу последуэльной истории, продолжавшейся после смерти Пушкина, о чем Гагарин вспоминал в письме от ноября 1874 года: «Он (Тютчев) спрашивает меня, какие новости; я ему отвечаю, что военный суд только что вынес приговор Геккерну (Дантесу). – “К чему он приговорен?” – “Он будет выслан за границу в сопровождении фельдъегеря”. – “Уверены ли вы в этом?” – “Совершенно уверен”. – “Пойду Жуковского убью”. Злой сарказм Тютчева (вопреки ожиданиям, Дантес после смерти Пушкина всего лишь выслан за границу; значит, хоть сейчас можно убить Жуковского – и тебя в наказание только вышлют за границу, в Европу) объясняется острым чувством несправедливости и горя от утраты Пушкина. Под этим впечатлением Тютчев пишет стихотворение “29-ое января 1837” со знаменитыми словами: “Тебя ж, как первую любовь, России сердце не забудет!..”»[16]
Мог ли Гагарин, если он сам был участником написания пасквиля, в таком духе говорить с Тютчевым? Если даже предположить, что Гагарин, беседуя с Тютчевым, умеет виртуозно владеть собой, не выдавая себя ни взглядом, ни тоном, то психологически невероятно, чтобы человек по собственному почину затеял разговор на опасные и неприятные для него темы, а потом еще и вспоминал о них снова в частном письме. Хотя бы из чувства самосохранения преступник не будет лезть на рожон. Кстати, значительно позднее такой «сердцеведец», как Н. С. Лесков, встречался с Гагариным, и тот жаловался на жестокую клевету света о нем в деле Пушкина. Лесков не нашел в Гагарине человека, могущего много лет скрываться под