А может быть, это было всего лишь оправданием трусости и малодушия.
Человек, которого травят, чаще всего ограничен в выборе стратегий. Есть моя – выжидающая. Ждать, когда мучителю игра наскучит, или когда появится новая игрушка.
Но есть и другая. Жестокая и темная.
О которой я узнала чуть позже.
В первый день, в раздевалке вдруг раздался истеричный вскрик.
Я сама не видела, но слышала, как пересказывали другие – оказалось, что у Кристины, прямо внутри сумки лопнула сама собой бутылка с водой, и залила ее учебники, тетради, но самое страшное – косметичку. В пластиковую коробочку с дорогими тенями просочилась вода, и они превратились в бесполезную липкую кашицу.
Моя мама в таких случаях говорит, спасибо Богу, что взял деньгами.
Зачем, спрашивается, богу вообще нужны деньги?
На второй день в классе царило какое-то предпраздничное настроение. Каникулы с каждым днем становились чем-то все более реальным, и это пьянило, будоражило моих простаков одноклассников.
На третьем этаже, опершись на перила животом, стояла Марта, и, увидев ее, я почему-то замерла. Сумрачная сосредоточенность свернулась тенью в глубине ее медового глаза. Было жарко, поэтому форму никто уже не носил – а она стояла в пиджаке. Но когда она сцепила пальцы в напряженном, почти молитвенном жесте я увидела торчащий хвостик бинта, выглянувший из рукава.
Этот бинт на запястье всколыхнул осевшее на илистое дно моей памяти странное ночное воспоминание. Я до сих пор не решила – было ли это в действительности, или мне приснилось.
Воспоминание о том вечере, когда я, убегая от охранника, наткнулась левой рукой на торчащую арматуру. Ржавый штырь проехался по коже, оставив лиловую крапчатую борозду. Она набухала, и я боялась, что тонкий слой содранной кожи не сумеет удержать пульсирующую подземную реку. Дома сестра промыла ранку и замотала мне руку бинтом.
Ночью я проснулась от того, что кто-то трогал мою руку холодными влажными пальцами.
Воздух потяжелел. Онемев от страха, я приоткрыла глаза.
Моя собственная сестра – ее рот был приоткрыт, опущенные уголки губ подрагивали от возбуждения – медленно разматывала бинт.
Я не могла пошевелиться от страха.
Я – больше всех на свете любившая сестру – не могла узнать ее, не могла поверить, что это она, что она может навредит мне.
Освободив ранку, она осмотрела ее в холодном электрическом свете фонаря. Ссадина широкая, но неглубокая, кровяные катышки уже давно засохли и затвердели. Сестра достала пинцет и аккуратно, стараясь не задевать запекшийся след, подцепила небольшой кусочек содранной кожи и потянула.
Было совсем не больно, это ведь была просто мертвая кожа – но почему-то очень грустно. Грустно было лежать, без движения, как кукла, и смотреть, как родная сестра, которая несколько часов назад промывала рану, бережно укрывала ее, забирает фрагмент тебя.
Пусть это был крохотный ошметок кожи – это все равно ты, твое тело, твоя собственность.
Сестра,