Все было как обычно. Как всегда.
Младенец грудь сосал и пар клубился.
Но было и отличие – звезда.
И те, кто на пороге объявился.
сегодня на исходе дня недалеко от пыльной Галилеи
«Февраль. Вода чернеет. Слякоть…»
Февраль. Вода чернеет. Слякоть.
И темнота в глазах стоит.
Зимы израненая мякоть
землей чернеющей саднит.
Весна себе уже упрямо
в сугробах пролагает путь.
От авитаминоза пьяный
плетешься рысью как-нибудь.
И тишину клюют уж птицы,
хотя до песен далеко.
Зима бездонные глазницы
вперяет в лужи глубоко.
Грачи слетелись тучей чёрной,
рыдать уже давно нет сил,
но рвутся все стихи из горла,
которые не сочинил.
«Провалился в яму календаря…»
Провалился в яму календаря.
Пытался выбраться. Цеплялся за трудодни.
Пытался найти в них тот, который…
Но, вот незадача, чем выше, тем все они
живей становились, иначе – плохой опорой.
Закладки ставил, вбивал крюки,
иначе сказать – закрывал гештальт,
но сделать их мертвыми было бы не с руки,
поэтому вновь срывался и плюхался на асфальт.
Рубил ступени. Порода была тверда.
Не поддавались упрямо былые дни,
пока на помощь ему не пришла вода,
и не утекли вслед за нею песком они.
Песок засыпал по горло и ел глаза,
сушил его кожу. Вода превратилась в пар.
Но ветер помог и унес весь песок назад,
и стал человек свободен, хотя и стар.
Вода источила камни, а ветер унес песок,
жар выпарил воду, осталась соль.
Соль съел он с теми,
с кем был от смерти на волосок.
Одно ему оставалось от трудодней.
Сохранилась боль.
«Читал иероглифы сосен…»
Читал иероглифы сосен
на снежных страницах холмов.
Мне вспомнилось Болдино, осень,
те листья и груда томов.
Вязь листьев на небе глубоком
звучит обреченно.
Читай о них в прописях бога
на белом и черном,
на письменных глыбах гранита,
на камне убогом.
Никто тех листов не читает
у бога.
«Дождь-бисер насквозь пронизал мешковину небес…»
Дождь-бисер насквозь пронизал мешковину небес,
Под нею деревья, красны как созревшие фрукты.
Листвой салютует далекой зиме умирающий лес,
лишь веток и ветра услышишь
едва замирающий стук ты.
Последние утки уже покидают распадки холмов,
в пруду леденеющем знак расставанья читая.
Сидишь у окна и мараешь бумагу на груде томов,
а птицы все кличут тебя, до поры улетая.
Печальнее нет