часть собственного «Я», неотделимого от моей личности, а как отдельное «ты», которое по-прежнему любит меня, питая ко мне самые искренние чувства, но которым движут неведомые силы и установки, определяя его не до конца постигнутые мной цели и ценности, отчего меня охватили растерянность и паника существа, недавно явившегося на свет, ошеломленного сознанием, что в своей брошенности родителями он потерял что-то бесконечно важное в самом себе, где в юной и незрелой душе его личность переплетается с личностью родителей, не будучи в состоянии определить, что в его переживаниях и мыслях остается частью его интимного «Я», а что суть страсть и любовь к близкому существу, сжимая душащие его эмоции в клубок духовной целостности, где чувства, желания, побуждения, надежды переплетаются с чувствами, желаниями, побуждениями и надеждами родного существа, и эта растерянность разъедала меня изнутри, доставляя физическую боль от вопроса, почему «Я» это не только «Я», а еще кто-то другой, кто мне одинаково дорог и без любви и опеки которого моя жизнь немыслима, как итог стольких дней неразлучного сосуществования, в течение которых радости и огорчения, надежды и разочарования были общими, и эти мысли и эмоции хлынули на меня мощным потоком, пока Том продолжал горячо рассуждать о мудрости взаимоотношения между «я» и «ты» в диалогах эсхатологов-гедонистов, принимая одобрительную поддержку каждого слова со стороны Арона, пребывая в уверенности, что я, не отставая, плетусь позади, и впервые меня охватила зависть, что Арон полностью завладел вниманием Тома, и обида, что мое присутствие игнорируется горячо любимым братом, который всегда относился ко мне с дружеским сочувствием и состраданием, впрочем, никогда не интересуясь моими воззрениями, одобряю ли я или отвергаю сказанное, как будто я был неспособен иметь свои идеи или те были настолько ничтожны и незначительны, что справляться и интересоваться ими не имело смысла, и от этих уничижительных и самокритичных мыслей меня спасло искреннее желание оправдать Тома, сохранив любовь и то, что нас связывало и было мне дорого, отнеся обиду на собственный счет, признавая, что моя биография и вся сознательная жизнь состояли из молчаливого созерцания, сформировавшего у Тома представление обо мне как о микробе, наблюдающем со стороны, от которого не следует ожидать участия, у которого нет оригинального или сколько-нибудь интересного мнения об имевших место событиях и от которого не стоит ожидать самостоятельных суждений и поступков, что является достаточным основанием для предположений, что мои амбиции мелки и незначительны и я готов довольствоваться малым, оставаясь тенью Тома, своего любимого брата, внимание которого ко мне определяется в меньшей степени моими способностями и умением говорить, анализировать, обобщать, а всецело является следствием родственной привязанности, что многие оправдывали, учитывая мою «незаметность», «незначительность» и даже «ничтожность», и в этот момент я со всей ответственностью
