Щелчков вынул валенки из-под мышки и убрал за спину. На всякий случай, чтобы не отобрали.
– Первый, говоришь, ряд? – Верзила подошел к нам. – Фамилия, говоришь, Кочубеев? – Тощий переломился в поясе, и голова его вместе с кепкой оказалась за спиной у Щелчкова. Щелчков съежился; с огурца, который прятался у верзилы за ухом, капало ему на затылок. – Бегония! Это тот! – закричал он вдруг оглушительно. – Я же говорю: бумеранг. Ты его туда – он обратно. И еще приятеля прихватил.
Вокруг нас уже толпились зеваки.
Каланча вытащил из толпы какого-то тугоухого дедушку и орал ему, размахивая руками:
– Витёк-то у нас, слышь, приболел – может, съел чего-нибудь несъедобное, может, кильку, может, ватрушку, может, голову себе отлежал, когда ночевал на ящиках. А может, просто – радикулит. Ну а этот, ну которого валенок, явился, понимаешь, как хорь, и раскладывается на Витькином месте…
– Ёршики, они для навару, – кивал ему тугоухий дедушка, и в голове у него что-то щелкало и скрипело.
– Такой маленький, а уже отпетый. – Шустрая бабуля с корзинкой вылезла откуда-то из-за спин и, смешно раздувая щеки, закудахтала, как старая курица: – Белье у меня давеча сняли, три наволочки в цветочек, новый пододеяльник, прищепок тринадцать штук…
– А я ему говорю: погодь. – Тощий в кепке и с огурцом за ухом уже рассказывал какому-то инвалиду на самодельном металлическом костыле. – Это что же, говорю, получается; для того, говорю, выходит, человек травился ватрушкой, чтобы всякий залетный хмырь поганил своими вениками здоровую атмосферу рынка? А он мне бумажку тычет: заплачено, мол, и здрасьте. Но мы же тоже не дяди Вани. Человек, он, говорю, не бумажка, даже если у него бюллетень. Крикнул я тут Вякина с Тумаковым, крикнул я тут Бегонию…
– Который? Этот? С прыщом? Или длинный, который в кепке?
– Ворюгу поймали… двух. Один на шухере стоял, на углу, другой колеса с автомобилей свинчивал. А эта бабка, вон та, с корзиной, на Сенном эти колеса толкала, по пятнадцать рублей за пару…
– Бабку они с балкона скинули, хорошо был первый этаж…
– Против ветру оно конечно, против ветру только в аэроплане…
Скоро все это мне надоело. Народ нервничал и ходил кругами, болтая всякую чепуху. Инвалид уже размахивал костылем, выбирая из толпы жертву. Тугоухий дедушка улыбался; он рассказывал, как солить треску. Тощий, одна нога босиком, держал в руке лохматый полуботинок и объяснял на живом примере особенности полета валенка. Кто-то спорил, кто-то смеялся, кто-то громко жевал батон. Тихая, убогая собачонка болталась у жующего под ногами и слизывала с асфальта крошки.
Я тыкнул Щелчкова в бок, но это уже был не Щелчков, а какой-то гражданин в шляпе. Он странно на меня посмотрел, но тыкать в ответ не стал – наверное, не хотел связываться.
Щелчков куда-то исчез и объявился только через минуту; в руке у него был огурец, зато валенок почему-то не было.
– Это я у кощея выменял. – Он ткнул огурцом мне в нос. – На валенки, пропади они пропадом. На, кусай половину.
– Не