– Не а. Меня дед Напас молоком угощал. Своим, мужицким.
Широчка и комсомол
Всё когда-то кончается, как сказал старик Гераклит, отправляя пустую бутылку в авоську с тарой. Потом, правда, по пути в пункт приёма стеклотары он изрёк, уже прилюдно: «Всё меняется», благодаря чему и вошёл в историю.
Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.
Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.
Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.
– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.
Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.
– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.
– Кто ж знал, – ответила ей подруга.
– Может, сходим сейчас?
– А вдруг не успеем?
– За это, думаю, простят.
Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.
– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.
– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.
– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.
– Фио? – спросил, морщась, секретарь.
– Не а.
– Что не а?
– Я не Фио.
– Не Фио?
– Он Гном, – ответил за детину шустрик.
– Гном? –