Мужики были разные, но в основном – в коричневых кримпленовых брюках, иногда в рабочих синих; в рубашках с вызывающими острыми концами воротников, чистых, но изрядно застиранных, обтянутых на впалых животах. Поверх рубашек они иногда носили синие «олимпийки», а влажные теплым летним вечером небрежные кудри порой покрывали мягкие кепочки с цветочным орнаментом. Еще у многих из них – расстегнуты рубахи, там – красная от загара ребристая грудь, из которой торчат рыжие или седые волосы. От мужиков всегда пахнет крепчайшим забродившим потом, сигаретным железом и сладковатым перегаром.
Ну, такие они, мужики, в основном. Отец Жорика другой. Трудно понять – а лучше? Например, отец Сани Сопли из первого подъезда – возит его вместе с матерью на электричке за грибами. А потом они в воскресенье сидят все вчетвером – еще с маленькой сестренкой – перед раскрытым окном в своей двухкомнатной квартире на первом этаже, едят жареные с луком грибы, на столе стоит «Жигулевское» пиво и у Саниных бати и мамы красные, потные и счастливые лица.
Это потому, что папаня Сани Сопли – сварщик. А отец Жорика – инженер. Его возит служебный «Москвич», он ходит в галстуке, и не пьет дома, а тем более в садике за столовой. Те, которые в кепочках и «олимпийках», называют его Владимир Петрович. Уважают его старушки на лавках, и дома у Жорика, в трехкомнатной квартире, есть телефон. Уезжает батя на работу засветло, приходит поздно. Обязательно погладит и обнимет шестилетнего пацана, если не спит еще, пошаркает со смехом отросшей к вечеру щетиной пухлую детскую щеку, крикнет:
– Оля! Я дома, накрывай на стол.
И тогда наступает замечательный вечер. Свистят в летнем небе птицы, стучит швейная машинка бабушки, которая сегодня не зла на зятя, по телевизору показывают кино «Чапаев». Это, впрочем, бывает не часто.
Обычно мама приходит домой в седьмом часу, дотаскивает продуктовые кошелки до кухни и тревожно спрашивает бабушку:
– Вова не звонил? Задержится?
– Не звонил, – ворчит саркастично бабушка, – Да, господи, жрет, поди, опять. Кобель – он и есть…
– Мама, заканчивай! – вспыхивает мать Жорика, – Что говоришь, ребенок слышит.
– А чего ж, – машет бабушка рукой, вздыхая, – Пусть и слышит, мал еще, чтоб понимать. Ну, а ты не мучайся. Сейчас явится.
Такие дни совсем не нравились Георгию. Он уходил в комнатку, где хранились его игрушки, расставлял по полкам красных плоских кавалеристов, безголовых зеленых пехотинцев-пограничников и алюминиевые танки с кривыми дулами. Когда мать загоняла спать, он глядел на темные силуэты подушек на соседней кровати и ждал тихий скрипучий звонок в дверь, веселый голос отца, дрожащий возмущенный матери, и надеялся – сегодня не будет хлопающих дверей, сдержанных непонятных, видимо, нехороших, слов и всего того, что бабушка называет – скандал.
По правде говоря, об этом думалось нечасто. Наступал день, Жорик по слогам читал книжки, бабушка пекла пироги на кухне, а толстая собака Пинча каталась по ковру, вычесывая свою желтую короткую шерстку.
Днем иногда приходила соседка – тетя Ира. Она жила в однокомнатной квартире за стенкой и пила вино. Бабушка ругала ее за это, но жалела – ведь два года назад у тети Иры умер сын. Он был уже взрослый, работал шофером и где-то подцепил грипп. А потом грипп дал осложнение на сердце, он пришел домой на обед, взял – да и умер. С тех пор тетя Ира выпивала. Она уже на пенсии, работать ей не нужно, так что иногда днем бабушка отпускала Жорика к ней в гости. В прокуренной квартире соседки пахло затхлым, там был нитяной драный диван с просвечивающим красным, крошащимся от старости поролоновым нутром, и удивительная коллекция журналов «Крокодил».
Жорик с упоением рассматривал картинки, внимательно изучая мелкие детали, и даже пытался дома по памяти их рисовать. Там были солдаты с красными носами, в касках с кривыми буквами НАТО, тычущие штыками винтовок в грудастых чернокожих теток, закованные в кандалы негры, везущие в телеге толстого человека в звездно-полосатой шляпе-цилиндре и костлявый дядька, катящий вверх в гору камень с торчащими из него ракетами и надписью «Рейганомика – новый Сизиф».
Решительно ничего в этих сюжетах понять Жорик не мог, но картинки дышали жизнью и очень ему нравились. А еще тетя Ира угощала его своими пирожными – на кусочек черного хлеба сыпала сахарный песок и поливала заваркой из чайника с отбитым носом.
Летними вечерами во дворе собиралась детская стая. Удивительное дело – детей из окрестных домов набиралось столько, что создавались целые ватаги, разных возрастов и интересов. Жорику только еще предстояло идти в школу в этом году, поэтому компанию ему составляли потенциальные одноклассники – Саня Сопля, толстый Дима с нерусской фамилией из соседнего дома и Татьяна из третьего подъезда – золотушная девочка с почерневшими от леденцов зубами. Сама Татьяна не выговаривала «Р», плевалась семечками и плохо умывала загорелое разбойничье лицо, но старшая ее сестра Людмила была совершенно необыкновенная.
Жорик не понимал, почему он всегда ждал, когда эта девочка с каштановыми блестящими волосами до плеч, выйдет с достоинством