Под конформизмом я подразумеваю состояние души, отсутствие внутренней борьбы, а не внешней. Отсутствие внешней борьбы с моей стороны – вполне разумно, потому что она была попросту невозможна по отношению к этому тирану. Была разумна внутренняя борьба, скрытая от потусторонних глаз. Но, увы, к ней я пришёл лишь недавно, полгода назад.
С момента, когда мама ушла (как же мне её не хватает. По каким-то причинам я до сих пор не смог смириться с этой утерей), отец разумом тронулся с этим псевдоискусством. Ублюдок попросту заставлял меня страдать. Знаете, что я испытывал во время процесса творения?
Страх огня постоянно преследовал меня. С самого детства. Сколько себя помню – боялся огня, а когда видел хоть малейшую искорку, меня пробирал неописуемый первобытный страх. Страх этот как будто был врождённым, подобно страху высоты или громких звуков, но имел несколько иную форму ощущения. Он не поддаётся никакой характеристике. Единственное, с чем я могу сравнить это чувство, – вселенский страх перед космосом иль же страх потустороннего. Отец, увы, знал это и использовал в своих целях.
Даниэль был уверен в том, что человек всю свою жизнь не ведает собственного настоящего лика. Он, дескать, лишь прячется за мнимыми масками, а подлинное лицо проступает чрез эти маски лишь во время страданий. В принципе, мне безразличны его идеи, его головные тараканы. Точнее, были бы безразличны, если бы они напрямую не касались меня.
Впрочем, уже полгода Даниэль не рисует. Потому что я больше не боюсь огня. В том-то и заключалась моя внутренняя борьба, которая проходила на подсознательном уровне. Я даже не понял, как наступил тот самый момент, когда отец в очередной раз отвёл меня в тёмную комнату (так я называл комнату, в которой отец рисовал картины. В ней было слишком темно; сам же Даниэль называл её мастерской) и, усевшись за рабочее место, достал из карман до боли знакомую мне зажигалку Zippo, но на сей раз при её включении я не содрогнулся. Вид мой был непоколебим. Я удивил не только отца, но и самого себя. Только потом, через несколько часов после случившегося, я понял, что где-то в глубинах сознания ожидал такого исхода очередного процесса «творения» отца, но когда именно он произойдёт, я не догадывался, поэтому и смутился в тот день, даже немного испугался самого себя. Отец же не столько удивился, сколько рассердился, ведь я посмел нарушить его драгоценный процесс творения искусства. В тот день он десять минут держал маленький содрогающийся огонёк перед моим лицом, желая моих слёз. Я же испытывал чувство неловкости. Затем он пронзил меня взглядом и отправил к себе в комнату.
Я больше не боялся огня. В тот вечер я не увидел в пламени того, что видел раньше. Меня не окутывала пелена вселенского страха. Я был абсолютно нейтрален. Испытывал непонимание себя прежнего – что можно было увидеть страшного в огне? Да, безусловно, он мог причинить боль, но ведь целью отца было не причинить мне боль, а увидеть и нарисовать мой