Двигайся вперёд…
Только разговор
с собой покоя не даёт…
Признаться страшно самому,
как жутко на душе…
Мешает жизни лень моя,
и мне не по себе…
«Изгнать из жизни надо лень», —
решил я для себя.
Стать к жизни жадным я хочу,
и это цель моя…
Стать жадным —
вовсе не себя жалеть…
А жадным стать
до каждого момента…
До дел быть жадным,
чтобы преуспеть…
Не надо лени,
ни причин, ни аргумента…
Стать жадным до успехов —
почему бы нет…
Потратить время
на своё развитие, учебу…
Чтоб не жалеть
прошедших мимо лет,
Что жизнь потрачена
лишь на свою утробу…
Нам жизнь дана
для достижений и побед,
А не для лени
и для смутных увлечений…
Какой лентяй
оставит в этой жизни след?
Добьется ли
в себе он изменений?
Как пустующая земля, если она жирна и плодородна, зарастает тысячами видов сорных и бесполезных трав, и, чтобы заставить ее служить в наших целях, необходимо сначала подвергнуть ее обработке и засеять определенными семенами; как женщины сами собою в состоянии производить лишь бесформенные груды и комки плоти, а для того, чтобы они могли породить здоровое и крепкое потомство, их необходимо снабдить семенем со стороны, так же и с нашим умом. Если не занять его определенным предметом, который держал бы его в узде, он начинает метаться из стороны в сторону, то туда, то сюда, по бескрайним полям воображения:
Sicut aquae tremulum labris ubi lumen ahenis
Sole repercussum, aut radiantis imagine lunae
Omnia pervolitat late loca, iamque sub auras
Erigitur, summique ferit laqucaria tecti[26].
И нет такого безумия, таких бредней, которых не порождал бы наш ум, пребывая в таком возбуждении,
velut aegri somnia, vanae
Finguntur species[27].
Душа, не имеющая заранее установленной цели, обрекает себя на гибель, ибо, как говорится, кто везде, тот нигде:
Quisquis ubique habitat, Maxime, nusquam habitat[28].
Уединившись с недавнего времени у себя дома, я проникся намерением не заниматься, насколько возможно, никакими делами и провести в уединении и покое то недолгое время, которое мне остается еще прожить. Мне показалось, что для моего ума нет и не может быть большего благодеяния, чем предоставить ему возможность в полной праздности вести беседу с самим собою, сосредоточиться и замкнуться в себе. Я надеялся, что теперь ему будет легче достигнуть этого, так как с годами он сделался более положительным, более зрелым. Но я нахожу, что праздность порождает в душе неуверенность и что, напротив, мой ум, словно вырвавшийся на волю конь, задает себе во сто раз больше работы, чем прежде, когда он делал ее для других. И действительно,