Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения. Нестор Котляревский

его фантазию и развивали в нем пристрастие к рыцарским легендам, к восточным сказкам, к таинственному, фантастическому, к «романтическому» вообще, точно так, как Шенье, Барбье и Гюго могли поддержать в нем вкус к общественной сатире. Но готовность, с какой Лермонтов воспринимал все эти влияния, быстрота, с какой он их ассимилировал, и сила, с какой он побеждал их, показывают нам только, что поэт самой природой был подготовлен к таким чувствам, настроениям и взглядам[11].

      Единственный певец, чью власть над собой Лермонтов долго и всего сильнее чувствовал, был Байрон.

      V

      «Грустный, безотчетный сон, порыв страстей и вдохновений» Байрона при первом же знакомстве пленил и покорил Лермонтова. Мальчик ловил всякое малейшее сходство между собой и лордом, готов был стать несчастным, как Байрон, лишь бы походить на этого «великого» человека. В 1830 году, прочитав жизнь Байрона, написанную Муром, Лермонтов признавался:

      Не думай, чтоб я был достоин сожаленья,

      Хотя теперь слова мои печальны; нет;

      Нет! все мои жестокие мученья —

      Одно предчувствие гораздо больших бед.

      Я молод; но кипят на сердце звуки,

      И Байрона достигнуть я б хотел;

      У нас одна душа, одни и те же муки;

      О если б одинаков был удел!..

      Как он, ищу забвенья и свободы,

      Как он, в ребячестве пылал уж я душой,

      Любил закат в горах, пенящиеся воды

      И бурь земных и бурь небесных вой.

      Как он, ищу спокойствия напрасно,

      Гоним повсюду мыслию одной.

      Гляжу назад – прошедшее ужасно;

      Гляжу вперед – там нет души родной!

[1830]

      Год спустя, однако, гордыня Лермонтова не пожелала мириться с ролью подражателя или последователя, и он писал:

      Нет, я не Байрон, я другой,

      Еще неведомый избранник,

      Как он, гонимый миром странник,

      Но только с русскою душой.

      Я раньше начал, кончу ране,

      Мой ум немного совершит;

      В душе моей, как в океане,

      Надежд разбитых груз лежит.

      Кто может, океан угрюмый,

      Твои изведать тайны? кто

      Толпе мои расскажет думы?

      Или поэт – или никто!

[1831]

      Лермонтов сочинил эти стихи как будто из чувства самозащиты, предугадывая, что его назовут подражателем, как его, действительно, иногда называли. Между тем, в чем же сказывалось это подражание Байрону?

      Того глубокого смысла, который затаен в творчестве Байрона, Лермонтов не усвоил и не мог усвоить, ввиду разницы исторических и общественных условий, в которых выастали оба поэта. Лермонтов перенял только общий колорит байронического настроения, как оно выразилось в первых произведениях Байрона. Это настроение было одним из преобладающих литературных настроений в начале XIX века, и можно было совсем не знать Байрона и в то же самое время написать поэму в его духе. Но во всяком