Митрофаниевское кладбище – по преимуществу кладбище демократическое: тут хоронится петербургский пролетарий, тут же указано место и преступнику, и тюремному арестанту.
На другой день после побега двух арестантов, часу в первом дня, по дороге, ведущей к Митрофаниевскому кладбищу, плелась ленивым шагом ломовая кляча в телеге с тремя седоками. Первый седок, конечно, был ломовой извозчик, который лениво потягивал махорку из носогрейки и еще ленивее постегивал изредка свою лошаденку; второй седок не составлял собственно седока, а только поклажу: это был простой сосновый гроб, слегка мазнутый водяной охрой и привязанный веревкою к телеге; в гробу лежало тело Бероевой, а на крышке его помещался третий седок – тюремный инвалид с казенной книгой под мышкой.
– Они! – шепнул Гречка, осторожно толкнув под бок Фомушку, когда ломовик поравнялся с первым питейным заведением, что стоит на кладбищенской дороге. Неторопливо расплатясь у стойки, приятели направились к кладбищу, издали следя за этим нехитрым погребальным поездом.
– Ты, брат Фома, как привезут ее – войди в притвор да гляди, куда поставят, – распорядился Гречка, – а мне оно не тово… неравно признает селитра[39], так уж для меня посуше будет меж могилками побродить пока.
– Что поздно приволокли? – отнесся к приехавшим могильщик, который калякал со сторожем, закусывая печенкой, у съестной лавочки, обвешанной мховыми венками и крестиками.
– Чего поздно? Как, значитца, отпустили, так и приволокли. Не рысью же скакать к вам! – отгрызнулся инвалид, слезая с гроба.
– Все же ко времени надо, чтобы покойник за обедню поспевал.
– И опосля вечерень похороните, ништо!
– Знаем сами, что опосля, да все же это непорядок: теперь, поди-кася, надо для его отдельную яму копать, денег-то нам за таких покойников не платят.
– Врешь, пес! От казны тридцать копеек полагается.
– Тридцать копеек… Велики деньги! Да еще лается!.. Тащи его, что ли, в притвор-то – пущай погреется.
– И здесь не холодно.
– А не холодно, так там в тени постоит, у нас чего хочешь, того и просишь – ихнему брату всяко удоблетворение есть. А кто покойник-то, мужик аль баба?
– Арестантка.
– Это, впрочим, что мужик, что баба – все одно покойник… А когда померла-то?
– Вчерася днем.
– Ну, вот опять-таки не по времени! Больно уж рано привезли! Трех суток еще нет ей.
– Пущай у вас постоит, а нам не держать же у себя-то.
– А нам нешто держать стать?! Их тут и без того иной раз не знаешь, куда и поставить – как куличей об Христовой заутрене…
–