Когда огибаю остров, чтобы пришвартоваться к берегу, я замечаю лодку в открытом море, направляющуюся в сторону Острова. Она весельная, что и привлекает мое внимание: вода стекает с весел, когда те разрезают поверхность водной глади, прежде чем вновь погрузиться под волны, толкая лодку вперед. Гребец должен быть невероятно сильным, чтобы плыть по океану, а еще и не очень умным, особенно в такое время года. Я замедляю ход катера, чтобы не усложнять работу смельчаку водяными валами, и выглядываю, когда мы равняемся друг с другом.
Я вздрагиваю, увидев бледного, сероватого пассажира, который сидит на носу лодки, опустив голову и сложив руки на коленях. И вздрагиваю снова, когда замечаю фигуру в капюшоне с очень мощными руками, которые снова и снова разрезают веслами воду.
Нет. Не может быть.
Это Лодочник. Тот самый Лодочник.
Словно почувствовав мой взгляд, Лодочник поднимает голову, и его красные глаза встречаются с моими. Он замирает, а затем взмахивает рукой в знак приветствия, и я машинально отвечаю ему тем же, салютуя дрожащими пальцами. Так мы и минуем друг друга с приподнятыми ладонями, а после мрачный гребец вновь берется за весла, виртуозно рассекая неспокойное море. Когда я оглядываюсь, его там больше нет.
Гермес утверждал, что молния меня не убила. А еще я говорила с Мерри, пила кофе и принимала душ.
Но живые не могут видеть Лодочника.
Я вновь отпускаю руль и прикладываю два пальца к запястью, пытаясь нащупать пульс. Хоть и учащенный, скачущий галопом, но он, безусловно, есть. На всякий случай проверяю вену на горле – вот они тикают, мои внутренние смертные часики. Я подношу руки к лицу и с шумом выдыхаю, чтобы почувствовать свое дыхание. Хорошо. И все же мне это не нравится. Не нравится видеть третьего по счету бессмертного всего лишь за сутки и, судя по всему, заключить некий контракт с четвертым, если учитывать молнию – а я их несомненно учитываю. Мне не нравится, что они вторгаются в мой мир.
Я прибавляю газу, продолжая путь к островку сивиллы.
Она поможет мне. У нее есть ответы. Должны быть.
Достигнув крохотной пристани, я подвожу лодку бортом и бросаю якорь. Ноги успели отвыкнуть от ощущения земли за столь короткое время, и я шатаюсь, пока привязываю лодку к ржавой свае. Дергаю за веревку, чтобы убедиться, что узел и древний причал держатся, а затем осторожно поднимаюсь по узкой лестнице, высеченной в скале и ведущей к вершине холма, где находится домик сивиллы.
Я добираюсь дотуда уже порядком уставшая: ноги болят от нагрузки, пораженную молнией руку покалывает под рукавом. В четверти мили от своего места нахождения замечаю дом сивиллы – такой же серый, как и небо, приземистый и округлый, – а из окон льется золотистый свет. Я начинаю спускаться по тропинке, репетируя свою речь. Начну с извинений. Потом предложу бутылку вина. А после… буду импровизировать.
Больше всего мне нравилось – и до сих пор нравится – в ведьме то, что она тоже садовница. Как моя мать. Как я.