По крайней мере, такова была цель сестры Карлотты, и Боб вполне готов был принять в этом участие, поскольку работа на первые две цели совпадала с работой ради последней. Но он не был так уверен, что его интересует будущий ход истории.
Однажды он сказал об этом сестре Карлотте, но она только улыбнулась.
– Тебя не волнует мир вокруг тебя, – спросила она, – или будущее в целом, в том числе твое собственное?
– Не понимаю, почему я должен так четко определять, что именно меня не волнует.
– Потому что если тебе безразлично твое будущее, тебе будет и все равно, доживешь ли ты до него, и нет смысла пускаться на все эти ухищрения, чтобы остаться в живых.
– Я – млекопитающее, – сказал Боб. – И бессознательно стараюсь жить вечно, хочется мне того или нет.
– Ты – дитя Божье, и потому тебе небезразлично, что станется с Его детьми, хочешь ты это признать или нет.
Неотработанный ответ сестры Карлотты взволновал Боба, потому что такого ответа он и ожидал; он даже провоцировал этот ответ, потому что (как говорил он себе) ему было приятно слышать, что если Бог есть, то Ему небезразличен Боб. Его обеспокоила тень, промелькнувшая по лицу сестры Карлотты. Мимолетная, едва заметная, которую он бы и не увидел, если бы не изучил это лицо так хорошо и не знал, что оно редко мрачнеет.
«Что-то в моих словах ее огорчило. И при этом она попыталась скрыть огорчение от меня… А что я сказал? Что я млекопитающее? Она привыкла к моим подколкам по поводу религии. Что я могу не хотеть жить вечно и она волнуется, что я в депрессии? Или что я попытаюсь жить вечно, вопреки своим желаниям? Может быть, она боится, что я умру молодым. Ну, для этого мы и оказались в Араракуаре – чтобы помешать моей безвременной смерти. Для нее это тоже важно».
Но Боб не сомневался, что, если бы на него наставили пистолет, сестра Карлотта закрыла бы его своим телом. Этого он не понимал. Он бы не сделал этого для нее или для кого бы то ни было другого. Он бы крикнул ей, отдернул бы в сторону, помешал стрелку – сделал бы все, чтобы дать им обоим разумный шанс выжить. Но не пошел бы на верную смерть, чтобы спасти ее.
Может быть, это чисто женский поступок? Или поступок взрослого ради ребенка – отдать свою жизнь, чтобы спасти чужую? Решить, что твоя жизнь стоит меньше, чем чья-то еще. Боб не понимал, как у человека может быть такое чувство. Он никогда не пытался подавить собственный инстинкт самосохранения, но сомневался, что это могло бы получиться. Да, но старшие, быть может, охотнее расстаются с жизнью, уже растратив почти весь начальный капитал. Конечно, для родителей имеет смысл жертвовать жизнью ради детей, особенно если они уже слишком