Мистика в космосе культуры. Виктория Кравченко

в том числе, как пираха, – в завершающей, мемориальной фазе, когда развития нет, а есть некое замершее во времени и пространстве полу- природное – полу- культурное существование. И племя пираха, живущее на территории нынешней Бразилии, в амазонских джунглях, абсолютно выпадает из той структуры мифов, которая К. Леви-Стросом создавалась на основе «референтных» (по его определению) мифов племени Бороро, живущих в Центральной Бразилии и, по убеждению нашего исследователя, имеющих «особое положение в группе», что автора «побуждает к углубленной интерпретации, способствует возникновению проблем рефлексии».85

      Однако реликты забытых верований и практик в некоем «культурном бессознательном» у пираха сохранились, и с нашей точки зрения, именно они заслуживают интерпретации и рефлексии. Так, по сообщению Эверетта, индеец пираха, увидевший необычный сон, который был для него путешествием в другую область реальности, проснувшись, стал петь о своем опыте во сне, используя особые тоны языка пираха, т.е. особую музыкальную речь.86 Так в вышеприведенных примерах Эверетта о духах и Агами и Исаоои, находясь в образах духов, говорили другими голосами и на особом языке. Очевидно, даже выродившись, развитый язык сохраняет «память» о различии сакрального и профанного опытов, характерного для всех культур.

      Вера в «духов» и особая трактовка самого понятия «духа» полностью соответствует нашему рассмотрению формирования и функционирования представлений о «духах» в других этногенезах. У пираха сохранилось, видимо, по инерции, бессознательное представление о наличии «оборотной» стороны видимой реальности, а также о принципиальных формах взаимоотношения с ней. Во взглядах пираха совершенно явственно просматриваются и двойственность в понимании неразрывного единства между материальным и нематериальным («партиципация»); и «оборотничество», когда в любой вещи изначально усматривается ее способность менять и облик, и сущность. (Об этом подробнее см. в следующем параграфе о первобытной магии.)

      Эверетт с полным недоумением описывает разговор индейцев, рассуждающих о том, является ли он, Эверетт, как белый человек, духом, и каким – с кровью или бескровным. Как понял исследователь, только после нескольких случаев, когда он поранился до крови, индейцы убедились, что он, если и дух, то «с кровью». Или в случае, когда он выкупался в реке, индейцы испугались, приняв его за другое существо.

      «Превращение» мужчин племени в «духов» (заметим, их гендерное «преимущество», свидетельствующее, скорее всего, о древнем патриархальном устройстве племени) – это не только явственный «пережиток» шаманского ритуала, с одной стороны, но и вовсе классика архаического доверия Иному (а не веры!), с другой. Индеец, перевоплощаясь в «духа», и ведет себя, и говорит по-иному, как бы на это время «исчезая» как человек. Пираха не знают, откуда духи