Все село обошли – ни следа»
«Может, просто уехал? Ведь лето.
На моря устремился куда?»
Дед вздохнул сокрушенно и тяжко
И сказал: «Не похоже на то.
Вещи целые, дом нараспашку.
Да и чтоб не увидел никто —
Не бывает такого в деревне.
И еще не сказал я о чем:
Целый месяц почти ежедневно
Посещал он заброшенный дом.
Там часами бродил до упаду,
Бил по стенам, копался в земле.
Этим, будь оно трижды неладно,
Черным зеркалом как заболел!
Весь осунулся, точно безумен,
Глаз горит, тараторит под нос.
Нелюдим стал, тревожный, угрюмый.
Жаль учителя прямо до слез.
Как легенды Апольского края
Как-то раз невзначай услыхал,
Так и спать по ночам перестал он,
А теперь, видишь, вовсе пропал»
Я напрягся. «Какие легенды?
Почему я их раньше не знал?
Что за зеркало? Могут ли беды
Исходить от каких-то зеркал?»
Дед прокашлялся. «Сказки все это.
К ним любовь во все годы была.
Да и нет здесь большого секрета.
Вот, послушай, такие дела.
В восемнадцатом веке неблизком
В белом доме о двух этажах
Жил помещик Друцкой-Соколинский,
Обрусевший зажиточный лях.
Был в хозяйстве весьма расторопен.
Парк разбил из высоких берез.
И однажды ему из Европы
Кто-то этот подарок привез.
Вот ведь, людям часы с табакерками
Да картины вручают порой,
А ему это черное зеркало
По каемке с искусной резьбой.
Говорили, оно не простое,
Не к тому, чтобы зал украшать,
Может силой своей колдовскою
Все, что есть на судьбе, показать.
Все, что было, что будет, решенья,
Что ты можешь иль должен принять.
Глянуть в завтрашний день – искушенье,
Что нам всем суждено испытать.
Эти игры всегда уважали
В высшем свете, и стаей карет
Все к нему вечерами съезжались,
Но молчало зерцало в ответ.
То ли в бубен стучать ему надо,
То ль какие слова произнесть,
Но ни разу бесовское чадо
Не открыло желанную весть.
Не наладился клуб спиритизма.
А потом, словно ждать перестав,
Это зеркало собственной жизнью
Стало жить, не без жутких забав,
Всем домашним играя на нервах.
Раз затеяли в доме ремонт.
Глядь, рабочий, что клеил шпалеры,
Запропал и никак не идет.
Забежали, а он еле дышит
И под зеркалом прямо лежит.
На затылке огромная шишка
И белее покойника вид.
Лишь на улице в чувство пришел он.
Все твердил, не смолкая, о том,
Как какой-то чарующий голос
Звал