– Надень его.
Оборачиваюсь. Роберт растягивает рот в слабой улыбке, но я слишком озадачена, чтобы ответить тем же. Он оставляет на кровати хлопковое платье Джейн. Отстранен, напуган, точно кормит дикого зверя.
– Давно не виделись, – говорит он, присаживаясь на край, отчего матрас под ним жалобно скрипит.
Кидаю кольцо в ящик и с силой закрываю его.
– И не общались – ты не подходишь к телефону.
– Думал, тебе так будет проще.
– Проще?
– Оставить нас.
– Я не она, – отвечаю я, и тут же жалею об этом. Это ранит его даже больше, чем меня.
– Прости, – шепчу я, устроившись на другом краю.
– Ты надолго?
– Переночую и поеду. Не хочу, чтобы Молли обижалась.
– Она в любом случае обидится.
– Знаю.
– Ты дорога ей.
– Знаю.
– Она думает, что, если будет хорошо себя вести, ты останешься…
– Папа! – вырывается у меня в попытке остановить его.
– Столько лет прошло, а мне до сих пор приятно это слышать, – признается он после долгой тишины. – Я знал… знал, что ты не моя. Луиза все рассказала, когда была беременна.
– Пожалуйста, – молю я. Его слова режут меня изнутри. Он не был нежен со мной, однако воспитывал и растил меня почти девятнадцать лет, дал мне свою фамилию, зная, что я рождена от другого. Именно он видел мои первые шаги и слезы, работал, чтобы я получила образование. Это был не Патрик, а он – он мой отец.
– Но это было не важно, потому что я любил ее. И тебя люблю, хотя не умею это показывать.
– Ты делал все, что мог, чтобы это показать.
– Я знаю, что это Патрик. – Он переводит на меня мутно-голубые глаза – помню, когда-то они сияли. – И ты, очевидно, тоже, раз приехала.
– Да, уже давно.
– Насколько давно?
– Узнала в тот год, когда жила в Корке.
Он почему-то кивает, закусывая губу.
– Думал, пойду на его похороны, увижу гроб, осозна́ю, что он мертв, и мне полегчает, но легче не стало.
Прежде чем уйти, он неловко треплет меня по плечу – самая большая нежность с его стороны.
– Флоренс, я искренне соболезную твоей утрате.
7
Переодевшись в платье Джейн – посеревшее, но удобное, – залезаю под одеяло, не причесавшись и не почистив зубы. Ночь опускается на город, тянет ко мне лунные когти, бурей поднимая прошлое, что при свете дня я способна удерживать внутри, но не с приходом темноты – ночью силы покидают, и все, что я подавляю, вылезает наружу. Я лежу, как рыба, выброшенная на берег, не способна ни вздохнуть, ни прыгнуть в воду.
Натягиваю одеяло до самого подбородка. Лежу, уставившись