Громов помолчал, ожидая вопросов. Их не последовало. Тогда он предложил:
– Я вижу по вашим лицам, что некоторые не согласны с таким решением вопроса. Да, подполковник Кривенцов в уголовном розыске не работал. Но у него есть главное – умение руководить, претворять в жизнь те решения, которые будут приняты. А такие люди ценятся везде. У меня все.
При этих словах Громов покинул кабинет.
В комнате воцарилась тишина.
Первым ее нарушил Кривенцов:
– Я тут на досуге полистал дела, которыми вы занимались. Не порадовали они меня, так сказать. Много нераскрытых. Сроки нарушены. Это и показатели. С такими цифрами, так сказать, наверх не пойдешь. С этой безответственностью пора кончать. Всем даю срок десять дней. Мобилизуйтесь, найдите внутренние резервы. И хватит этой порочной практики. Руководство страны прямо говорит, что нет у нас ни наркомании, ни проституции, а рост преступности, так сказать, стремительно падает. А у нас в отделе что? Придут товарищи, так сказать, посмотрят. Не столица развитого социализма, а Чикаго. Пора с этим кончать.
В коридоре к Игорю подошел опер Борис Логунов.
– Ну, что скажешь? – спросил он.
– Наплачемся мы с ним, – ответил Корнеев.
– Да разве это главное, Игорь?
– Ты прав, этот руководящий сноб будет всячески мешать работать.
– Я хочу рапорт, Игорь, подать о переводе.
– Куда ты собрался?
– В штаб, бумажки писать.
– Ты не сможешь, не выдержишь.
– Выдержу, Игорь. Ты понимаешь, что мы перестали быть сыщиками? Мы диспетчеры, которые переносят бумажки. Помнишь дело Рогова? Сначала звон литавр, а как копнули глубже, как вышли на неприкасаемых, так сразу команда: руби концы.
Корнеев молчал.
– Ну, что ты молчишь? – почти крикнул Логунов.
Корнеев открыл дверь кабинета, вынул из шкафа кофеварку.
– Кофе хочешь, Боря?
– Ничего я не хочу, Игорь. Ничего.
Шумно и весело было в ресторане. Как всегда, все столики заняты. Парад туалетов от европейских престижных домов, драгоценностей, взятых неведомо откуда. Парад наглости и дармовых денег.
Толик вышел на эстраду, оглядел зал. Усмехнулся. Он знал, чего от него ждали. Оркестр заиграл, и он запел.
О прошлом пел Толик, но песня была новая, недавно написанная. И была в ней горечь последних дней Крыма, и был в ней нэпманский разгул, и даже злость была.
Зал затих. Доставала эта песня тех, кто сидел за столиками, заставленными жратвой и выпивкой. Неопределенностью своей доставала, зыбкостью. Прозвучал последний аккорд. Толик поклонился и объявил в микрофон перерыв.
– Толик! Толик! – кто-то позвал его из зала.
Толик посмотрел и увидел Тохадзе.
Нугзар