Мадам Фурнель прошагала прямо к этой четверке, а я плелась следом.
– Месье Диор, – обратилась она, и человек обернулся.
У него было пухлое лицо, тонкие губы и острый нос. Я понятия не имела, кто это, помню, что меня поразили его грустные глаза с нависшими веками. Судя по тому, что я вскоре узнала, ma chère, он просто был измучен.
– Да, мадам Фурнель. Чем могу помочь?
И снова повернулся к манекену.
– Видите, я занят.
Помощники испепелили мадам Фурнель взглядами, и она выпрямилась в полный рост.
– Понимаю. Поэтому и наняла эту молодую женщину.
– Она шьет? – не глядя на меня, спросил он.
– Превосходно.
Его взгляд на мгновение задержался на мне, словно бабочка перед тем, как упорхнуть.
– Тогда она ваша.
Мадам Фурнель фигурой напоминала бочку на тонких, как булавки, ножках, и, несмотря на умение создавать сказочные наряды, в которых по ателье с лебединой грацией фланировали манекенщицы, она неизменно носила простой синий костюм. Она была настоящей волшебницей: взяв в руки длинные портновские ножницы или пухлыми пальцами вдев нитку в иголку, она ловко и быстро творила чудеса, создавая из мягкой ткани нечто изумительное. Она приходила на помощь в нужную минуту – а таких критических моментов, требовавших ее немедленного вмешательства, было более чем достаточно.
Из-за сумасшедшей подготовки к церемонии торжественного открытия дома моды Диора в середине февраля все трудились не покладая рук.
В Париж меня манили имя и стиль Шанель, я и не знала тогда, что она живет в Швейцарии. Теперь я оказалась в армии из восьмидесяти пяти мастеров, работающих на износ на этого неизвестного модельера.
Кто-то вкладывал деньги в этого новичка, это было очевидно по размаху, с каким набирали персонал, и вскоре стало понятно почему. Я выросла в мире, изголодавшемся по излишествам после аскетичной жизни в военное время. Слишком долго мы жили в холоде и мраке, обходились тем, что имели, и штопали, перешивали и чинили. После всех этих лет убогого существования появился аппетит к более утонченному стилю, тканям, прекрасному. Диор воспользовался моментом.
Он предложил нам расточительную роскошь и утонченную женственность. Хотел, чтобы мы затянули пояса, как никогда прежде, утянули талию, подчеркнув изящные бедра. Словно замысловатые лепестки цветка мы создавали Ligne Corolle[16] Диора, стиль, который я понимала, но не принимала, поскольку, собирая каждую юбку, приходилось сшивать много метров материи. Я выучилась своему ремеслу, перекраивая и переделывая поношенные готовые платья более успешных, чем я сама, женщин, а теперь здесь перелопачивала такое излишество шерстяной или шелковой материи в юбки из прошлого, времен Первой мировой, наряды, одной только тяжестью и корсетами превращавшие женщину в красивую безделушку.
Каждый день отмеряли ткани, и мадам Фурнель раздавала девушкам отрезы для работы. В первые несколько дней от напряжения