общем единстве материала. В ней есть черты биографии, авантюрного романа, культурного трактата и физиологического очерка. Но гораздо более меня поразило нечто такое, что я затрудняюсь выразить, и, пытаясь все же это сделать, заведомо предвижу собственное косноязычие. Меня поразила сбалансированность, внутренняя соразмерность чувств и отношений автора с героями. Притом что в книге содержится масса негативных соображений относительно Марии Будберг, Уэллса, Локкарта и Горького – в самом широком спектре: от иронии, насмешки до изобличения во лжи, бездушии и маразме – у читателя нигде не возникает впечатления дискредитации и тем более – сведения счетов, зависти и злобы. Что бы Вы ни писали о Горьком (а там, особенно в конце, есть убийственные вещи), все равно остается впечатление крупной личности, каковою Горький, видимо, и являлся. <…> То же (насчет соразмерности чувств, баланса отношений) можно сказать и о других героях. Короче (и, может, не стоило мне огород городить), получились живые, многокрасочные портреты и люди [Довлатов, Берберова 2016: 35]269.

      Как Берберова узнала впоследствии, в «совершенном восторге» от «Железной женщины» был и живший в Париже Виктор Некрасов270. С Некрасовым Берберова знакома не была, хотя всегда хотела познакомиться. Но каждый раз, когда она приезжала в Париж, он был или серьезно болен, или в отъезде, а в 1987 году скончался.

      Первый тираж «Железной женщины» разошелся стремительно (спрос на эту вещь, как Берберова писала Лидии Швейцер, уступал только спросу на книги Солженицына271), и «Russica» срочно готовила второй тираж. На волне такого успеха издательство заключило с Берберовой договор на сборник ее избранных стихотворений, а также на книгу о масонах.

      В том же 1982 году парижское издательство, куда Швейцер отдала свой перевод «Аккомпаниаторши», после длительного промедления выпустило повесть. Берберова получила несколько экземпляров, часть которых раздарила знавшим французский знакомым. Отзывы на перевод были самые лестные, чем Берберова поторопилась порадовать переводчицу.

      Словом, хорошие новости значительно перевешивали плохие, но зимой настроение и самочувствие Берберовой внезапно пошли на спад, побудив 31 декабря записать в дневнике:

      Что-то со мной делается странное: psychosomatic. Усталость сердца, судороги, тоска, ничего не могу, но ничего и не хочется. Думаю, начало конца. Хочется солнца, и легче, когда оно есть. Что-то надо предпринять решительное. Стало вдруг ясно одно: что не важно когда (хоть сейчас), а важно как. Но хорошо бы привести в порядок мои архивы и отдать их в Бейнеке. Боюсь, что на это не хватит сил. Сил меньше, чем было год назад, и иногда мне кажется, что их меньше, чем неделю назад. Но это не так, и когда сияет и греет солнце, то все меняется…272

      Следующий, 1983 год был, видимо, достаточно солнечным, и состояние Берберовой значительно улучшилось. Об этом говорит ее переписка, так как к дневнику она не прикасалась.

      Вопреки опасениям Берберовой, у нее хватило