Старик: Значит, мне и объяснять ничего не надо: сам всё знаешь. Оформил ты документацию, пообщался с милицией и отправился на свою подстанцию, где тебе опять предо-ставилась возможность прикорнуть. Да не тут-то было: «23-я бригада, на вызов! Падение с высоты». Только в данном случае бузотёривший на ночь глядя ханыга перепутал дверь с окном…
Бармен: …и результат столь же печальный…
Старик: Но меня тут интересует твоё отношение к этим двум событиям?
Бармен: С точки зрения медицины всё идентично: ни в том, ни в другом случае я ничем помочь не могу…
Старик: А по-человечески?
Бармен: Мальчишка, скорее, вызывает восхищение, а ханыга – досаду: мало того что мне перевести дух не дал, так ещё и близким своим столько беды принёс…
Старик: То-то и оно. Но почему всё-таки разное отношение? Смерть, казалось бы, – она и есть смерть. А тут две идентичные ситуации, а воспринимаются противоположно?
Бармен: В первом случае – красивая смерть!
Старик: Voila une belle mort![5] Ну, ты прямо как Наполеон об Андрее Болконском при Аустерлице. Но только тут есть одна закавыка. Наше поколение было воспитано на фразе Николая Островского из его романа «Как закалялась сталь»: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она даётся ему один раз, и прожить её надо так, чтобы…»
Бармен: «…не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…»
Старик: А тебе не кажется, что эта фраза внутренне противоречива?
Бармен: Почему?
Старик: Если самое главное у человека – это жизнь, то надо бы её поместить на алтарь и служить ей, ублажая её изо всех сил. По-моему, в этой фразе утверждается, что самым главным является не жизнь…
Бармен: А что?
Старик: …чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Разве не так?
Бармен: Пожалуй, так…
Старик: Но почему ты всё-таки восхищаешься парнем?
Бармен: Потому что он не зря умер.
Старик: Значит, есть понимание, что жизнь можно прожить зря, а можно и не зря?
Бармен: А как иначе?
Старик: То есть ты ценишь то, что он отдал свою жизнь за другого? Значит, ты ценишь самопожертвование?
Бармен: Я как-то об этом не задумывался… но, наверное, да.
Старик: А почему ты раздосадован смертью ханыги?
Бармен: Да как-то всё никчёмно… мне неоднократно приходилось приезжать к повесившимся по пьяной лавочке: родственники рыдают, полная безысходность… это очень неправильно, нехорошо, но, если честно, подкатывало такого даже ногой пнуть от досады. Я понимаю, что должен помогать любому: а тут ни помочь, ни утешить нечем, и сам как будто куда-то вляпался…
Старик: То есть в данном случае ты воспринимаешь потерю жизни этого ханыги как саморастрату?
Бармен: