Под грохот канонады, в зареве огней, пожаров, под полыхающим ночным небом, прощались Арсений и Людмила на всю жизнь, больше никогда не было им суждено встретиться. Подошла к отцу для прощания старшая Наташа с двумя малыми дочерями, из-за её спины смотрел с сочувствием на своего тестя Борис. Арсений подхватил на руки внучек. Заплакала Наташа. Следом Жанна. Предчувствовали, теряют отца навсегда. Алексей во двор не вышел, он сидел на топчане, к которому тулились самодельные, сделанные батей, подогнанные по росту костылики. Отец вернулся в хату, сын сдерживался, чтобы не плакать, ему уже исполнилось пятнадцать лет, у него пробивались усы и он заметно возмужал. Обнявшись, оба заплакали.
Доносились всхрапывания лошадей, приглушённая немецкая речь, по дороге шли в темноте солдаты нескончаемой цепью. Арсению прокричали по-немецки, он махнул рукой оставшимся во дворе, и побежал с тяжёлым сердцем в сторону конной части обоза.
+
Отъезд мужа оставил в душе Людмилы такую рану, такую пустоту… Не было сил плакать, не было желания жить. Ночами она лежала с открытыми глазами и видела одно и то же: последнюю минуту расставания с Арсением. Она сказала ему тогда: «Что же ты наделал», и всё, говорить больше ничего не могла. В её потемневших глазах он прочёл ту самую обиду, которая засела в ней на многие десятилетия, обиду на того, кто променял их любовь на какую-то глупую, дурацкую политику, так она считала.
Она не могла объяснить себе подобные поступки. Она считала, что нет на свете ничего важнее любви, семьи, а государство, власть, это дело второстепенное. Да гори оно всё огнём, лишь бы у нас в доме были мир и лад, думала она. Она не воспринимала разговоров о «государственных идеалах», о которых толковал муж, его идеи патриотизма, верности царю-батюшке и многое другое она, может, и приняла, если бы это не шло в ущерб семье.
Её мнение в отношении власти большевиков было однозначным: что случилось, то случилось. Плохо или хорошо – не нам судить, мы люди маленькие, нам детей надо растить и любить друг друга. Тот пламень ненависти к красным, что сжигал сердце её мужа и толкал, как она считала, на безумные поступки, был ей чужд. Она могла понять лишь одно пламя, которое должно гореть в сердце человека, это любовь. Но уж никак не вся та чушь, как она это называла, что сделала в итоге её мужа изгоем, оставила без Родины, а главное, без семьи.
Длинными одинокими ночами, после того, как Арсений ушёл вместе с отступающими немецкими войсками, она научилась, как ей казалось, спать с открытыми глазами, и поэтому утренние проблески света приходили к ней так, будто она не спала, и она действительно не знала, спала или нет. Эти ночи были заполнены такими тяжёлыми, такими досадными и бесконечными думами, что порою ей начинало казаться, эти думы, эти тягостные мысли приобретают облик чёрных птиц, и птицы кружат, кружат над ней, чтобы вцепиться, удушить, утащить в ту чёрную глубь, откуда нет выхода. И однажды, когда она уже так устала от своих размышлений, от