– Смирно, равнение направо, господа офицеры!
Полковник Жебрак уже шел перед рядами, лицо хмурое. Я отрапортовал ему об успешной атаке.
– Но почему вы не исполнили моего приказания?
– Господин полковник?..
– Я приказал вам ждать моего приезда, без меня не начинать боя…
Он повысил голос. Он, что называется, распекал меня перед строем. Я ответил:
– Господин полковник, начальником здесь был я, обстановка же была такова, что я не мог ждать вашего приезда.
Командир пощипывал ус. Потом лицо его просветлело, и он сказал просто:
– Конечно, вы правы, капитан. Простите меня. Я погорячился…
В тот же день от хутора Грязнушкина мы вернулись в станицу Егорлыкскую, на старые квартиры, а через несколько дней выступили оттуда во Второй Кубанский поход.
Мы стали пробиваться от станицы к станице. Бои разгорались. Как будто степной пожар все чаще прорывался языками огня, чтобы слиться в одно громадное пожарище. Гражданская война росла. Похудавшие, темные от загара, с пытливыми глазами, всегда настороженные, всегда с ясной головой, мы шли порывисто дыша, от боя к бою, в огне. Между нами уже запросто ходила смерть, наша постоянная гостья.
В самом конце мая мы атаковали село Торговое. Под огнем красных два наших батальона лежали под селом в цепи. Огонь был бешеный, а солнце немилосердно жгло нам затылки. Дали сигнал готовиться к атаке. Вдруг мы увидели, что к нам в цепь скачут с тыла три всадника.
Огонь стал жаднее, красные били по всадникам. С веселым изумлением мы узнали полковника Жебрака на крутозадом сером жеребце. Его укороченная нога не касалась стремени, с ним скакало два ординарца. Командир дал шпоры и вынесся вперед, за цепи. Он круто повернул к нам коня. Два батальона смотрели на него с радостным восхищением.
– Господа офицеры! – бодро крикнул Жебрак. – За мной, в атаку! Ура! – и поскакал с ординарцами вперед.
Все поднялось; три всадника вспыхивали на солнце. Мы захватили село Торговое с удара.
Все эти ночи и дни, все бои, когда мы шли в огонь во весь рост, все эти лица в поту и в грязи, сиплое «ура», тяжелое дыхание, кровь на высохшей траве, стоны раненых – все это вспоминается мне теперь вместе с порывами сухого и жаркого ветра из степи; его зовут, кажется, суховеем.
Я помню, как в бою, под Великокняжеской, когда я подводил мою роту к железнодорожному мосту, в окне сторожевой будки блеснул шейный орден Святого Георгия. Я понял, что там главнокомандующий, так как ордена Святого Георгия III степени тогда в Добровольческой армии, кроме генерала Деникина, не было ни у кого. Я скомандовал роте:
– Смирно! Равнение направо!
В том бою под Великокняжеской был убит мой боевой товарищ, мой друг, командир четвертой Донской сотни, офицер гвардейской казачьей бригады есаул Фролов. Ловкий, поджарый, как будто весь литой, он был знаменитым джигитом, с красивым молодчеством, с веселым удальством, какого, кроме казаков, нет, кажется, ни у кого на свете.
Мы заняли Великокняжескую,