– Какое отношение ко мне имеет эта книга?
– С ее помощью я убедил твою маму поцеловать меня.
– За первый поцелуй благодари Беккера, дорогой. Это потом ты подключил Неруду.
– Ты уверена?
Мать подошла к отцу, устремив на него взгляд своих бирюзовых глаз.
– Что такое поэзия?[2] – спросила она игриво.
– Неужели не знаешь? Поэзия – это ты.
Они страстно поцеловались, совершенно забыв обо мне.
– Ты права, милая моя Аурора, – проронил отец, отстранившись на мгновение, – это был Беккер.
– Ладно, ладно. Ясно… – Я хотел, чтобы они прекратили нежничать.
– Поверь, эта книга защитит тебя.
– Защитит? От чего?
– От человеческой глупости.
Отец улыбнулся, глядя на мать. И взъерошил мне волосы, руке его более привычно писать мелом по доске, чем гладить меня.
В это мгновение кто-то постучал в дверь. Судя по тому, как отец с матерью переглянулись, это не предвещало ничего хорошего. Отец встал:
– Кто там?
– Антон, это Матиас. Открой.
Сколько я себя помнил, Матиас то и дело заходил в гости. Я толком не знал, как они познакомились с отцом, но по его внешности и манере выражаться можно было понять, что работает он не в университете. Иногда он приносил мне подарок – как правило, самодельную игрушку. Он был мастер на все руки, и я его любил, хотя мама в последнее время посматривала на него с неудовольствием – вероятно, потому, что он стал заходить намного чаще и задерживаться дольше. Матиас тяжело дышал. Голова у него была перевязана бинтом с большим красным пятном с одной стороны, на уровне уха. Я вздрогнул, увидев кровь.
– Что случилось?
– Чепуха.
– Чепуха? Ты весь в крови. Ну заходи.
– Нет. Некогда.
– Что такое?
– Нам уже пора.
– Сейчас?
– Сейчас.
– Но ведь… – отец оглядел нас, прежде чем продолжить, – ведь сегодня Рождество.
– Черт, Антон. Думаешь, я не знаю? Я только что оставил жену и девочек у тестя с тещей.
– Вот черт. Но посмотри на себя, Матиас. Тебе нужно…
– Сегодня ночью.
Эти слова, вероятно, значили что-то важное, потому что отец – необычное дело – замолчал.
– Вот черт… Я сейчас.
Он торопливо натянул пальто, взял перчатки, подошел к маме и молча поцеловал ее. В их взглядах было что-то такое, чего я раньше не видел. Все было не так, как когда он прощался, уходя на работу.
Матиас ждал у двери. Кровавое пятно расплывалось и становилось темнее. На лице Матиаса читалось какое-то беспокойство. А может, раскаяние? Стыд? Страх? Боль? Я не знаю. Заметив, что я наблюдаю за ним, он улыбнулся, подмигнул и, наставив на меня палец, как пистолет, сделал вид, будто стреляет. Он всегда так делал, и я всегда смеялся. Но тут я был заворожен ярко-алым пятном. Кровь закапала на пол, самодельная повязка промокла насквозь. Я даже подумал, что, может, у него нет уха.