различных: контекстивов обыденного общения, контекстивов ограниченных, и контекстивов амплификационных, характерных для беллетристического общения, причем они вряд ли подчиняются правилам релевантности (по Д.Лайонзу), ибо выстраиваются по принципу дополняющей друг друга мозаичности, а не в духе автобиографии или устава. Дело осложняется еще и тем, что эти контекстивы являются
интратекстовыми, а говоря иначе, интраконтекстивами/эндоконтекстивами, которые следует отличать от интерконтекстивов/экзоконтекстивов, отсылающих не только от микро- и макрофрагмента одного текста к микро- и макрофрагменту другого текста, но и от одного
дискурса к другому
дискурсу, понимая под ним совокупность и вербальных, и невербальных ментально-интенциональных установок того или другого продуциента. Если полагать вслед за Ж. – П. Сартром, что этим установкам присущи, как и свободе, независимость, безосновность и неоправданность (
Сартр, 2004,с.42), то очевидно, что ее аксиологический статус может быть выявлен лишь в результате анализа авторского психотипа как совокупности экзистенциально-креативных координат (о таких попытках см.:
Фаустов, 2000;
Савинков, 2004), рамками которых ограничено чье-либо духовное бытие: «Духовность есть некое бытие,и она проявляет себя именно как бытие: ей присущи объективность, монолитность, постоянство и внутренняя самотождественность, свойственные бытию, в котором, однако, таится внутренняя оговорка: это бытие воплощено не до конца…; оно никогда не наличествует полностью, не бывает полностью зримым, но в силу своей предельной сдержанности как бы повисает между бытием и небытием (
Сартр, 2004, с.118). Иными словами, и эндоконтекстивы, и экзоконтекстивы суть шифтеры (в самом широком смысле этого термина), или эготические дейксисы, в чьей вербальной (и невербальной?) фактуре представлены те или иные личностные особенности/состояния, свидетельствующих о явных и скрытых установках продуциента, противопоставляемых – вжесткой или мягкой форме – некоторым другим, существующим в реальном или возможном мире. То, что А.А. Богатырев называет противотекстом (лучше бы: контрминитекстом) оправданнее квалифицировать как эндоконтекстив, чья ценность заключается именно в его «изотеричной интервальности» (
Богатырев,1998, с.84), напротив, он является экстенсификатором этого окружения, способствующим возникновению остаточной энтропии (оней см., в частности:
Иванов, 2004, с.148 – 153).
По мнению А.А. Богатырева, «на статус сокрытого интенционального начала в тексте может претендовать “затекст”. Обычно этот термин интерпретируется как те значащие компоненты смыслоообразования, которые непосредственно не представлены в тексте. При этом часто за термином “затекст” (в узком смысле)закрепляются опущенные, неназванные сведения, а личностный (связанный с “пониманием индивидом себя самого”) аспект неназванного относится к “подтексту”…» (Богатырев, 1998, с.56).На мой взгляд, термин «затекст» подлежит нуллификации: он излишен, ибо «затекст» есть не что иное, как экзоконтекстив
