Белые руки Настуси слегка задрожали, а синие глаза наполнились слезами.
Под утро ей все-таки удалось уснуть тревожным сном. И снилось ей, что на галеру напал-таки разбойник Хайреддин и что издалека налетели малые «чайки» казацкие… И что была яростная битва, и что галера загорелась, и горячо дышало яркое пламя.
Проснулась она с криком. Вокруг было еще темно. Только глаза жгло от бессонных ночей. Села на лежанке и принялась ждать наступления дня. А ранним утром услышала она в небе тоскливые голоса. Такие тоскливые, что на миг показалось, будто родные мать и отец зовут ее: «Настуся! Настусенька!»
Это ключ перелетных журавлей летел из Малой Азии над Черным морем на север, в родные края Настуси. Может, и он прощался с нею…
Будто воочию увидела она Рогатин и широкие луга над большим прудом, где часто отдыхали журавли.
«Там, наверно, все еще лежит в руинах», – подумала она, и слезы выступили у нее на глазах. А черная галера торговцев живым товаром все плыла и плыла на закат солнца – в неведомое будущее.
Глава VII
В Цареграде на Авретбазаре
Viel dunkle Wege fuehren Vor unbekannte Tueren, Wer keine Heimat hat…[67]
Żal z oczu ł zy wyciskał tym, со tain patrzyli, Co z Bahramen w niewoli w Carigrodzie byli, Widząc, ano tuteczne ludzie przedawano, Xiędza, chłopa, szlachcica, – nic nie brakowano. Jednych kijmi na bazar jak bydło pędzono, Drugich w pętach, a drugich w łancuchach wiedziono[68]
Как только прекратились обильные дожди над Цареградом[69], весеннее солнце залило его блеском и теплом. Зазеленели сады и парки. И еще крепче прижались побеги плюща к стройным кипарисам Илдыз-Киоска. И зацвела белая и синяя сирень, и пышный красный цвет покрыл ветви персиковых деревьев. С могучих стен резиденции падишаха свисали голубые благоухающие гроздья цветов глицинии. Запах их достигал даже причалов порта, где выстраивали длинными рядами молодых невольниц…
Шли они, скованные четверками с помощью прочных цепей и в наручниках. А для той четверки, в которой оказалась Настуся, почему-то не хватило легких женских цепей. И на берегу Золотого Рога, в столице падишаха, наложили на нее тяжелые цепи, предназначенные для молодых мужчин, стиснув их браслеты до отказа, так как запястья у Настуси оказались слишком тонкими.
Наверное, она бы заплакала от обиды, если б ее внимание не отвлекла дикая сцена, разыгравшаяся при выгрузке невольников-мужчин. С Черного моря, от берегов Скутари и Мраморного моря стекались в бухту Золотой Рог всевозможные суда – галеры, байдаки и каравеллы[70]. Из них высаживались на берег толпы невольниц и невольников. С невольницами обращались более-менее сносно, зато невольников гнали, как скот: били до крови дубьем и розгами, проволочными нагайками и обрывками цепей.
Здесь-то Настуся и заглянула в раскрытую на самой середине книгу истории наших величайших страданий и мук. С той минуты, как она лично убедилась в том, что даже самый отъявленный