Все Веды в девяти словах.
Когда же я смогу
пройти по берегам блестящих рек?
По берегам тенистых вод
стеной столпились ели и калина.
Цветы – весной, кукушка – летом,
и осенью луна.
Холодный, чистый снег зимой.
Весь дзэн в одиннадцати именах.
Когда же я смогу
воды напиться из тенистых вод?
Я не хочу искать и не хочу идти.
Я знаю тайну: если вам берёза покажется смеющейся и светлой,
то знайте тоже: (правда, это тайна):
так светит в миг предсмертный человек,
сражённый молнией, упавшей с тучи,
поднявши руки к небесам в экстазе,
как девушка из лампы Метерлинка.
Теперь вы знаете. И можете забыть.
…А клюква недозревшая, как бусы,
растёт на ниточках среди болота,
и бело – розовые капли клюквы
кому-то могут показаться тайной,
как брату моему из Андижана.
А в тёплом озерке среди болота
живут черно – червонные тела:
все в мягких перьях караси – зулусы,
как эта Нэнси. А по берегам
там соловьи поют и ходят лоси.
Когда же я смогу
вернуться к берегам блестящих рек?
Глава VIII. У колыбели
Многое в моей жизни исправлено и введено в привычную для людей колею необходимостью воспитывать младшего сына, как многое было сломано неизбежностью родить и поднять старшего. И роли их по отношению ко мне, и структурно наши отношения с ними довольно – таки разные. Родители первого ребенка – нищие, веселые, честолюбивые студенты; родители второго – потолстевшие, важно, медленно выступающие, тщеславные кандидаты наук.
Первенца страшно долго не могли поименовать и все перессорились. Моя англизированная, европеизированная мама желала, чтобы он был Роальд, Ромуальд, Оскар или, на крайняк, Леопольд. Моя наслушавшаяся патриотических, историко – обличительных речей и временно тюркизированная свекровь (каен – ана) предлагала такие имена, как Прозат и Хэплехэт; муж – «королевские» варианты Фархад и Фарук. Тимуром я окрестила сына, аки тать в нощи, ускользнув из дому в четыре утра в загс (потом уже никто не спорил, все измучились). Младшего же назвала Булатом, едва увидела в лицо. Первой беременности я стеснялась до обмороков и часто плакала, хотя она протекала в двадцать раз легче, чем вторая – с обоими токсикозами, психозами и со всеми существующими осложнениями. Первенца мы, неумелые и вдохновенные родители, пичкали огромными знаниями. Сейчас он клянется, что ничего не помнит; а ведь «Гайавату» получил в 4 года, в 9 – 10 утробно хохотал над похождениями Швейка, чего не понять ни мне, ни вообще ни одной женщине; в 12 мы читали извлечения из Экклезиаста и Чосера, а уж Пушкина – ежедневно. Моя мама, с которой он часто жил, и которая вместе с моей сестрой, тогда еще совсем юной девочкой, взяла на себя основную часть его воспитания