Мара смяла грудью чахлый кустарник ежевики и врезалась в самую чащу.
Бежать было легко. Ветки хлестали по плечам, но боли не причиняли. Болото стонало голосами мертвецов. В земных лакунах копошились и плакали безрукие игоши.
Потянув носом воздух, Мара учуяла близкую птичью вонь.
– Сорока!
Мелькнула в подлеске черно-белая, елочкой, ткань, пластиково звякнули дешевые браслеты. Мара зарычала и, припав на четвереньки, помчалась вслед.
Она настигла сороку там, где сосны становились выше и гуще, а в небе отчетливо проступили звезды большого ковша.
– Ах! Это вы, Марья Михална! – притворно затрещала неопределенного возраста тощая тетка. – А я не признала, матушка, долго жить будете! Кха-а…
Мара перекрутила чужой пестрый шарф висельной петлей.
– Где? Говори!
Тощая тряслась и хрипела, и вместе с ней тряслись громоздкие серьги, и бусы под шарфом, и цыганские браслеты.
– Мне нужно знать, где Гнездо! Где скрывается воронья кость?! Отвечай!
– Не… знаю! – хрипела сорока, выкатив глаза, прежде цепкие, теперь налившиеся кровью. – Владыка держит Гнездо… втайне… не каждая птица…
– Врешь!
Прижала сороку тяжелой грудью, и та закатила глаза.
– О… не… – просипела добыча. – У Оне… го… ах…
Мара смяла ее лицо, будто бумажный пакетик. Брызнула, вытекая, невесомая птичья душа.
Мара пила ее, урча и облизывая выпученные глаза сороки шершавым языком. Вдыхала невесомый пух. Глотала кости. Насытившись, отбросила пустую оболочку.
Тетка – уже не птица, а скоро и не человек, – села, слепо шаря подле себя: искала берет.
Завтра, знала Мара, ее найдут мертвой у памятника Петру, с потрепанной картой под мышкой, а в морге диагностируют обширный инфаркт. Потеряв одну душу, вторая долго не живет, и кто станет подозревать в такой обыденной смерти честную пенсионерку, всю жизнь проработавшую в сфере общепита?
Вытерев рот ладонью, большая медведица побрела прочь, все дальше углубляясь в чащу.
6. Первая зацепка
– Она чокнутая, – Астахова раздраженно выровняла карандаши, постучала точилкой, выбивая опилки. – Паспорт пустой. Ни свидетельства о рождении, ни фотографий пропавшей. Чушь какая-то.
– Я ей верю.
Белый не отлипал от окна, спрятав руки в карманах мантии. На парковке женщина безуспешно крутила ключ зажигания, старенький «Логан» скрипуче кряхтел и не хотел заводиться.
– Увижу, что ошиваетесь возле ее дома, Резников, удавлю, не посмотрю на протекцию. Еще и рябины напихаю. Только не в рот, а в…
– Специфические фантазии у вас, Вероника Витальевна, еще и с моим участием. Вижу, вас заводят альбиносы? – откликнулся от окна Белый. – Лучше скажите, что по свидетелям?
– Пацан и без того едва заикаться не начал, а вы его добить хотите?
– Ведь не начал.
– Не своевольничайте! – Астахова